Марат Баскин - Полонез Огинского

Мы это и без нее знали. Сказала она это не для нас, а для новенькой. И новенькая ей ответила:

— А у меня мама врач. Это более нужная профессия!

Вечером, когда я дома рассказал о случившемся, папе больше всего понравились в этой истории слова Даши.

— Умная девочка! — сказал он.

— Ой, — сказала мама, — ничего умного я в этих словах не вижу. Не дай Бог, эти слова дойдут до Клавдии Петровны!

— Сталинские времена прошли, — заметил папа.

— Неважно, — сказала мама. — Им и сейчас хватает власти, чтобы устроить вырванные годы, кому захотят.

— И что они сделают? — хмыкнул папа. — Уволят?

— Уволят! — согласилась мама.

— Так они уедут с этой радиации и еще скажут им за это спасибо! — засмеялся папа.

Позже, когда мы с Дашей стали друзьями, я как-то у нее спросил, почему она из всего класса выбрала меня.

И Даша сказала:

— У тебя добрые глаза.

— И что из этого? — сказал я.

— Мой дедушка, мамин папа, — художник, — сказала Даша, — он рисует портреты. И он мне сказал, чтобы понять человека, надо посмотреть ему в глаза. Если они добрые, значит, и человек добрый. Ты — добрый, и поэтому я тебя выбрала.

— И у тебя добрые глаза, — сказал я.

Но Даша возразила:

— Нет, у меня глаза зеленые, как у кошки. А кошки не всегда добрые. Они разные. И я разная. Иногда совсем-совсем не добрая. Дедушка нарисовал меня с кошкой в руках. И глаза у нас с кошкой на этом портрете одинаковые. Малахитовые, как говорит дедушка. Этот портрет висит у меня над кроватью. Кстати, он свою кошку зовет, как и меня, Дашкой. И имя мне он придумал. Говорит, шляхетное! Паненку так звали в их деревне.

Даша вошла в мою жизнь совершенно неожиданно. Я вдруг неожиданно повзрослел. И так же неожиданно для самого себя я вдруг почувствовал, что не могу жить без Даши. Мне хотелось ее видеть, слышать ее голос, думать о ней. О своем состоянии я почему-то сказал не маме, а папе. И папа сказал:

— Ты, Даник, влюбился.

И я сказал:

— Папа, мне не хочется расставаться с Дашей!

— А почему ты должен расставаться? — спросил папа.

Я удивленно посмотрел на него: неужели забыл? И сказал:

— Мы же едем в Америку!

Летом мы прошли интервью в американском посольстве и могли уже ехать в Нью-Йорк, где жили папины сестры, но мама решила задержаться с отъездом, чтобы я смог закончить школу.

— Я тогда хотел, чтобы время пробежало быстрее, но тогда я не знал Дашу! — сказал я папе. — Ты знаешь, как мне теперь плохо?

— Знаю, сынок, — сказал папа. — Но ты же расстаешься с Дашей не навсегда, ты будешь писать ей письма, а потом, когда подрастешь, приедешь за ней, женишься и привезешь ее в Америку.

— А мне можно про это сказать Даше? — спросил я.

Мы никому в Краснополье не говорили, что собираемся ехать, и мама строго-настрого предупредила меня молчать:

— Кто знает, что и как получится, — сказала она. — Скажем обо всем в последний день. И то, самым близким друзьям. В Славгороде за день до отъезда вырезали еврейскую семью. Думали, что они золото вывезти собрались!

— У нас золота нет, — сказал папа.

— У них тоже не было, — сказала мама. — Я вам сказала — молчите! И все.

И мы молчали. Но мне очень хотелось об этом сказать Даше. Я чувствовал, что Даша меня успокоит и мне станет легче. И папа это понял:

— Скажи, — сказал он.

— А мама что скажет? — спросил я.

— Я с мамой поговорю, — сказал папа.

И я рассказал все Даше.

Даша молча, не прерывая меня, выслушала мой рассказ, потом, задумавшись, сказала:

— Мне тебя будет не хватать.

— И мне тебя, — сказал я.

— Но, слава Богу, ты не на войну едешь, как говорит моя бабушка, папина мама. Она всегда так говорит, когда что-нибудь не получается, как мы хотим. И еще она всегда не забывает сказать: раз не на войну, значит, все еще будет у нас хорошо! — Даша осторожно дотронулась рукой до моей руки. — Все будет хорошо! Ты же едешь не куда-нибудь, а в Америку. Там тебе будет хорошо. А если тебе будет хорошо, значит, и мне будет хорошо. А потом ты приедешь за мной.

— Да, — сказал я.

— И привезешь мне Барби, — сказала Даша.

— Кого? — переспросил я.

— Кукла такая есть, американская, — сказала Даша, — в Минске у нас в классе, у одной девочки папа работал в ООН, и у неё была Барби. Это, правда, было в первом классе. Но я и сейчас помню, как я хотела иметь такую куклу.

— Я привезу тебе Барби, — пообещал я.

— У нас впереди еще почти два года. Давай пока не думать про отъезд, — сказала Даша. — Хорошо?

— Хорошо, — согласился я.

Но два года неожиданно сжались в полтора месяца: в жизни не всегда все можно заранее предугадать. Где-то перед Новым годом мы получили письмо из посольства, в котором интересовались причинами нашей задержки с отъездом. И вслед за этим письмом пришло письмо от тети Розы. В нем она, как говорит папа, метала огни и молнии в наш адрес и требовала, чтобы мы незамедлительно выехали: у них там все говорят, что могут вообще закрыть въезд в Америкуи мы не понимаем, что играем с огнем, а Даникудаже лучше будет, если школу он закончит в Нью-Йорке, а не в вашем идиотском Краснополье.

— Может, Роза и права, — сказал папа. — Здесь тоже может все поменяться. И мы останемся при своих чемоданах.

Мама, как всегда, два дня думала, прикидывала, как лучше поступить, и, в конце концов, согласилась со всеми, что надо ехать сейчас. И ее аргумент был убедительней всех:

— Я, как дура, тяну время и держу ребенка в радиации!? У меня есть голова на плечах или нет?

Даша, узнав о приближающемся дне моего отъезда, вздохнула и согласилась с маминым доводом:

— Мне, конечно, Даник, очень хочется, чтобы ты здесь оставался подольше, но мама твоя права. Мой папа говорит, что здесь очень большая радиация. И продукты грязные... Не переживай, мы увидимся!

— Увидимся! — сказал я.

И почему-то не поверил в сказанное. К горлу подступил комок, и я едва удержался, чтобы не заплакать. Ведь Даша сказала как-то, что мужчины не плачут.

Уезжали мы за день до 8 Марта. Заказали автобус на чериковскойавтобазе, и он должен был приехать за нами в три часа ночи. В этот вечер в клубе было торжественное собрание, посвященное женскому дню, а после него концерт. Давали его преподаватели и ученики нашей музыкальной школы. Выступала на нем и Даша.

— Куда ты пойдешь, — сказала мама, — ночью нам уезжать!

— Я послушаю Дашу и сразу уйду, — сказал я и с надеждой посмотрел на маму.

— Пусть идет, — сказал папа. — В автобусе отоспится.

И мама согласилась.

Даша выступала в первом отделении. Постоянный наш ведущий Сашка-цыган объявил выступление Даши:

— Ноктюрн Шопена.

Даша вышла на сцену. Посмотрела в зал. Увидела меня. И пошла не к пианино, а к микрофону.

— Я сегодня буду играть не ноктюрн Шопена, — сказала тихим голосом Даша, — а полонез Огинского. Он называется «Прощание...– она на мгновение замолкла, потом докончила предложение, — с Родиной», — и пошла к пианино.