Марат Баскин - Полонез Огинского

И я понял, что это прощание Даши со мной.

Вместе со звуками музыки дрожь побежала по телу, и я, как во сне, вместе с Дашей, побежал в город нашей любви. Даша крепко держала меня за руку, но потом налетевший откуда-то ветер разорвал наши руки, и мы разлетелись, как птицы, напуганные стрельбой. И когда замер звук и стоящий за мной мужчина спросил:

— Тебе плохо, мальчик? — я очнулся.

И сразу увидел почему-то Дашину маму.

В клубе было очень много народа. Но увидел почему-то я только её. Она вытирала слезы.

А потом меня отыскала Даша.

— Спасибо, что пришел, — сказала она. — Я тебя очень хотела видеть.

— И я тебя, — сказал я.

— Ты будешь до конца? — спросила Даша.

— Нет, — сказал я, — ты же знаешь, в три часа уезжаем. Надо идти домой.

— Я приду провожать, — сказала Даша.

— Не надо, — сказал я, — спи!

–Приду, — возразила Даша.

И пришла. Успела буквально в последнюю минуту. Автобус уже выехал со двора и разворачивался возле военкомата. И в это время я увидел ее.

Автобус остановился, и я выскочил к Даше.

— Еле успела, — сказала Даша, — хорошо, что мама будильник поставила. Я не спала, не спала, а в последнюю минуту задремала, — и Даша протянула мне дедушкину картину, которая висела у нее над кроватью, ее любимую Дашу с Дашкой, — это тебе, — сказала она, — будешь смотреть на ее и вспоминать меня, — потом она обняла меня и прошептала в ухо, — я люблю тебя! — и поцеловала.

Меня первый раз в жизни поцеловала девочка. Я заморгал от растерянности. А Даша заплакала. И я сжал губы, чтобы не заплакать. Мама, поняв наше состояние, выскочила из автобуса и обняла Дашу.

— Что ты, Дашенька, плачешь? Вы увидитесь ещё! Обязательно. Он приедет и сразу тебе напишет! — мама говорила ей то, что сказать должен был я, но я не мог сказать ни слова, ибо слезы переполняли меня...

Всю дорогу до Минска я молчал, держа на коленях Дашин подарок.

И папа с мамой тоже молчали.

Расстался я с картиной, когда таможенники начали осматривать наши вещи. Высокий полнолицый парень взял в руки картину и, повернувшись к маме, спросил:

— У вас есть разрешение Министерства культуры?

— Нет, — растерянно сказала мама. — Это сыну подарила девочка буквально перед отъездом. Это ее портрет!

— Понимаю, — сказал таможенник и вздохнул, — но по закону нельзя пропускать. Вас кто-нибудь провожает?

— Нет, — сказала мама.

Парень посмотрел еще раз на картину и повернулся ко мне:

— Оставляешь невесту, — сказал он.

— Да, — сказал я и с надеждой посмотрел на него, — пожалуйста, не забирайте картину.

Он задумался, а потом в сердцах сказал:

— Воссоединение семей!? Кто-то воссоединяется, а кто-то разъединяется. Не просто в жизни устроено. У меня девушка осталась в Литве. В соседней деревне живет. А сейчас это уже заграница, — он махнул рукой и протянул мне картину. — Бери!

— Спасибо, — сказал я.

Таможенник подмигнул мне и сказал:

— Дай вам Бог не растеряться! — и ушел.

И картина осталась у нас.

В Нью-Йорке, в аэропорту, нас встречали папины сестры. И тетя Беттяспросила:

— Ну как таможенники поиздевались над вами? Когда мы летели из Ленинграда, эти газлонымустроили нам вырванные годы!

— А у нас были хорошие люди, — сказал я.

– Среди них есть хорошие? — удивилась тетя и посмотрела на папу. — Даничка, ты, наверное, проспал таможню?

— Беття, — сказал папа, — нельзя всех мерить под один аршин, как говорила наша мама. У нас были даже очень хорошие люди!

— Может быть, — сказала тетя, оставшись в душе при своем мнении.

Как только мы устроились с жильем, я написал письмо Даше. И стал ждать ответа. А ответ не приходил. И я написал новое письмо. Второе, третье, четвертое... Папа говорил, что письма идут пароходом и поэтому надо ждать месяца три-четыре, а мама говорила, что они не доходят, их вскрывают на почте, ищут доллары. А потом, примерно через полгода, вернулось моё первое письмо с припиской, что адресат выбыл в неизвестном направлении. А потом вернулись второе, третье ..,десятое.

Я очень переживал. И папа с мамой, как могли, успокаивали меня.

И папа сказал:

— Станешь взрослым, получишь паспорт и съездишь в Краснополье, поищешь Дашу, а пока надо учиться и взрослеть!

И я стал учиться и взрослеть.

Когда я вернулась домой, проводив Даника, мама не спала.

— Тебе плохо? — спросила мама.

— Плохо, — сказала я. — И мне не хочется говорить.

— Ложись, — сказала мама.

И я легла не раздеваясь. И долго смотрела на гвоздь на стене, на котором висела дедушкина картина. И думала, что, наверное, не надо было дарить картину, потому что я на ней слишком красивая, а в жизни я хуже. Даникбудет представлять меня такой, как я на картине, а потом увидит, какая я есть, и разлюбит. А приедет он черезмного-много дней, и я буду совсем-совсем другой. Я долго думала про это, может час, а может два, а потом не выдержала и окликнула маму и рассказала ей про это.

— Глупенькая, — сказала мама, — ты будешь еще красивее.

— Откуда ты знаешь? — спросила я.

— Я все знаю, — ответила мама, — и что было, и что будет!

— Как цыганка? — спросила я.

— Как мама, — сказала мама.

— Тогда скажи, Даникнапишет мне или нет? — попросила я.

— Напишет, — сказала мама.

И я стала ждать письма. Каждый день, приходя из школы, япрежде всего смотрела почту. Но письма из Америки не было. И так прошло два месяца. А потом папа пришел раньше времени с работы и сказал, что облздравих с мамой переводит в Гомельскую область, в Калинковичи.

— Им кажется, что здесь мы набрали не все рентгены и нам решили их добавить, — сказал папа, — так что опять в путь-дорогу!

— А как меня найдет Даник? — испуганно спросила я.

— Если судьба, то найдет, — сказал папа. — А если нет, то на нет и суда нет. Такие вот пироги, евробелка!

Евробелкойменя зовет папа: когда мне было пять лет, я как-то в детсаде узнала, что у меня папа еврей, а мама — белоруска. А кто я, мне не сказали. Я пришла домой и спросила у мамы:

— А кто я?

— Спроси у папы, я в таких сложных вопросах не разбираюсь, — сказала мама.

А папа выслушал меня, подумал и сказал:

— Ты евробелка.

— Почему? — спросила я.

— Потому что у тебя папа еврей, это значит евро, а мама белоруска — это значит белка, вот и получилось евробелка! — объяснил папа. — Довольна?

— Довольна, — сказала я.

А потом я про это спросила у бабушки Розы. И бабушка сказала:

— Если по-еврейскимзаконам, то национальность по маме, и ты — белоруска, а если по-белорусскимзаконам, то по папе, и ты — еврейка. Так что, кем хочешь, тем и будь!

А дедушка Адам объяснил все по-другому: