Джон О`Хара - Свидание в Самарре

Насколько мистер Харли помнит, мистер Инглиш был одет в темно-серые брюки, белую рубашку без галстука и черные ботинки. От него сильно пахло алкоголем. Глаза его были открыты, лицо розовое или, скорее, бледное с розоватым оттенком. Мистер Харли попросил разрешения добавить, что, ему кажется, судя по положению тела, мистер Инглиш, когда садился в машину, имел намерение покончить с собой, но передумал как раз перед тем, как потерять сознание, однако сил вылезти из машины у него уже не было.

Что ж, все это не меняет главного, заключил доктор Московиц. Все обстоятельства весьма убедительно говорят о том, что покойный покушался на собственную жизнь, независимо от того, какие еще мысли могли у него быть. И присяжные при расследовании дела пришли именно к такому выводу.

Доктор Инглиш счел за лучшее не пытаться повлиять на решение присяжных. Пусть этот шарлатан-еврейчик сведет с ним счеты. Доктор Инглиш не сомневался, что Московиц именно это и делает. Доктор Инглиш не сомневался, что Московиц с удовольствием отыскивает каждую улику, которая свидетельствует в пользу самоубийства, ибо это дает Московицу ту возможность унизить доктора Инглиша, которую он жаждал заполучить с тех пор, как доктор Инглиш, устраивая обед в честь окружного общества медиков, не пригласил Московица. Доктор Инглиш полагал, что для этого есть весьма веская причина: обед состоялся в загородном клубе, куда евреев не пускали, а он вовсе не имел намерения нарушать правила клуба. Кроме того, он вообще презирал Московица, потому что тот однажды оказал ему: «Дорогой доктор, не сомневаюсь, что и вы считаете клятву Гиппократа полнейшей чепухой. Держу пари, что ваша собственная жена пользуется пессарием. Или пользовалась. Моя пользовалась и пользуется до сих пор…» Пусть Московиц расквитается с ним. Потом у доктора Инглиша будет что порассказать про помощников следователя. Московиц от него не уйдет.

Себя доктор Инглиш считал убитым смертью Джулиана. Он знал, что люди поймут его правильно: он убит. Его жена, напротив, как-то отупела. Плохо соображала, плакала, но ему казалось, что в ее словах нет боли. Он подозревал, что, как только она осознает весь ужас произошедшего несчастья, у нее начнется нервное расстройство, и немедленно принялся планировать путешествие по Средиземному морю, которое они смогут предпринять вместе, как только устроят все дела Джулиана. Всего двенадцать часов прошло со смерти Джулиана, когда эта мысль осенила доктора, но коль скоро тебя сокрушает такая горестная утрата, полезно иметь впереди какую-то цель. Он посоветовал бы и миссис Уокер сделать то же самое, предложив, по крайней мере, оплатить путевые расходы Кэролайн. Миссис Уокер никак в этом не нуждалась и вряд ли приняла бы такое предложение, но сделать его следовало.

Доктор Инглиш не боялся людской молвы. Он знал, что люди памятливые припомнят, как умер дед Джулиана. И неизбежно придут к выводу, что склонность к самоубийству проявляется в роду через поколение. А раз так, ничего не поделаешь. Этого следовало ожидать.

Горе было живым: оно язвило, терзало, кололо и смеялось, оно заставляло содрогаться и трясло до полного изнеможения. А потом превращалось в длинный черный туннель, в туннель, в котором надо было брести, брести, брести, брести. Но надо брести, брести, брести, брести. Надо брести, брести, брести.

— Кэролайн, душечка, прими, пожалуйста, эту таблетку. Тебе полезно поспать, — говорила мать.

— Мама, милая, я чувствую себя отлично. Не надо мне снотворного. Я буду спать ночью.

— Но доктор Инглиш дал мне для тебя эти таблетки. И, по-моему тоже, тебе следует поспать. Ты не сомкнула глаз с часу ночи.

— Нет, я спала. Немного, правда.

— Ты не спала. Не спала как следует.

— Но сейчас я не хочу спать. Совсем не хочу.

— О господи, что мне делать с тобой? — вздохнула миссис Уокер.

— Бедная мама, — сказала Кэролайн и обняла мать.

Ей было жаль ее, хотя та и не испытывала настоящего горя, а была лишь расстроена горем дочери. Мать была готова, по зову, так сказать, активно горевать вместе с Кэролайн.

Она старалась в этот первый день не думать о Джулиане, но о чем еще можно было думать? Она то и дело возвращалась мыслями к тому ночному часу, когда мать вошла в ее бывшую комнату и сказала, что отец Джулиана внизу и хочет ее видеть. И она говорила себе: «Я все поняла сразу, я все сообразила в ту же минуту», а иногда, желая быть честной, винилась, что не сразу все поняла. Поняла лишь, что случилось что-то, но, по правде сказать, даже была готова отказаться сойти вниз. Она знала, что речь пойдет о Джулиане, и не хотела больше слышать о нем, и скорей ее разум, а не инстинкт подсказал ей, когда она еще лежала в теплой, мягкой постели, что отец Джулиана вовсе не из тех людей, кто способен разбудить человека в столь поздний час — был почти час ночи — без особой на то нужды. Он сказал, что у него есть для нее ужасное известие — это прозвучало совсем как перед началом рассказа, «забавнейшего из всех, что вы когда-либо слышали», или «от которого вы обхохочетесь». Ни один рассказ доктора Инглиша не соответствовал подобным вступлениям. Но человеком он оказался тактичным, все рассказал сразу, не ждал, пока его станут расспрашивать.

— Мистер Харли нашел Джулиана в машине, в гараже, он уже был мертвым, хотя мистер Харли этого еще не знал. Джулиан умер от отравления угарным газом, или, по-другому, выхлопными газами. Мотор работал. — Затем, помолчав, добавил: — Кэролайн, это похоже на самоубийство. Он не оставил вам какой-нибудь записки, а?

— О господи, нет, конечно. Разве была бы я здесь, оставь он записку?

— Я не хотел ничего сказать, — продолжал доктор. — Я только хотел удостовериться. Следователь тоже будет об этом спрашивать. Не думаю, что нам удастся избежать заключения о самоубийстве, но попытаюсь что-нибудь сделать. Постараюсь сделать все возможное.

Он говорил, как политический деятель, не желающий признаться в том, что не может добиться открытия в округе еще одного почтового отделения.

— Для чего это вам? — спросила Кэролайн. — Конечно, он убил себя.

— Кэролайн, душечка! — воскликнула миссис Уокер. — Как ты можешь говорить такие вещи, если это еще неизвестно? Ужас, что ты говоришь.

— Почему? Почему, черт побери? Кто это сказал? Черт бы вас всех побрал! Если он решил покончить с собой, то это никого не касается, кроме него самого.

— Она в истерике, — сказала миссис Уокер. — Душечка…

— Оставь меня. Это ты виновата. Ты! Ты его никогда не любила. И вы тоже, вы, с вашим высокомерием!

— О Кэролайн, подумай, что ты говоришь!

— Где он? Говорите, где он? Куда вы его дели? Вы точно знаете, что он умер? Откуда вы знаете? По-моему, вы даже живого от мертвого не можете отличить.