Александр Новгородцев - Анимация от Алекса до Я, или Всё включено

Боб часто нервничал на сцене, зло кричал в микрофон, гневно прыгал, топал ногами, проявляя огненный темперамент, сжирающий его изнутри. Это было в моменты, когда зал вяло аплодировал, не находилось достаточно добровольцев для конкурсов или Маша с Мустафой долго подносили реквизит для игр. Я разряжал атмосферу:

— Не волнуйтесь, всё под контролем. Просто Боб сегодня повторно ходил к проктологу и ещё не оправился от исследования. Вдобавок ему поставили свечи с перцем.

Или:

— Его сегодня забыли выгулять и покормить, вот он и расстроился немножко. Слюна не ядовита, не обращайте внимания, биологической опасности заражения нет.

Шутил я над Бобом постоянно, по-русски он понимал гораздо хуже, чем говорил по-английски, от которого я его тоже освободил. Но вследствие выраженного эгоцентризма и землепупизма смех и улыбки шеф принимал на счёт своей харизмы и потерянного ещё в ясельном возрасте обояния. А может он и впрямь считал, что наша публика понимает, о чём он там талдычит на гюльбэ-бэрмэнктэ-чалышеяр, и тоже добавлял туда шутки и остроты. Иногда после шоу он спрашивал у меня, что значат те отдельные слова, после которых особенно смеётся публика, такие как: дурачок, турецкий Паша Воля, кащей безмозглый, дибилушка, дрищ Патрикеевич, бобовый стручок, глист с микрофоном, ах ты горюшко бобовое. Мы говорили, что это хорошие слова — слова почёта и уважения. Особенно ему понравилось слово «дурачок», и он его активно применял в общении с туристами, которые казались ему заслуживающими уважения.

— Как дила, дурачок? Харашо? — кричал он дядям с внушительной пивной комплекцией. — Давай, дурачок, сюда можно?

От окунания в бассейн и физических расправ после таких серьёзных заявок, Боба спасали величие души русской и вековая невосприимчивость славянским народом насмешек от тщедушных и юродивых. Оглядывая комплекцию Боба и невольно проникаясь внутренним сочувствием, дяди давали ему шанс повлачить ещё своё жалкое исхудалое существование на белом свете.

Также Боба интересовало, что такое — «губка Боб грязные носки». Мы перевели, что это титул возвышения — предводительства среди русских, принадлежность к элитарному обществу.

— Я здесь работать. Губка Боб грязные носки, — представлялся он при знакомстве.

Видя в ответ улыбку, он важно подтягивал вверх нижнюю губу и задирал подбородок. И страшно раздражался, брызгал слюной, когда юные отдыхающие кричали ему: «Эй, спанч-Боб, привет, дурачок».

— Йа, это что, какой спанч, йа? Сам спанч, йа, салак. Я Губка Боб, йя! Я шеф бурда, йя!

Так или иначе, на вечернее шоу стала собираться публика, и с полным залом работалось интереснее и веселее. Под сценой у нас была гримёрка со множеством костюмов, разной степени изношенности. Парики, шляпы, аксессуары в виде клоунских носов, накладных бород, бабочек, галстуков, очков. Громадное по протяжённости зеркало во всю стену над трюмо. Закупленный актёрский грим, краски использовались во всю, как для преображения гостей — участников конкурсов, так и для нас самих.

Когда проводился конкурс мистер отеля, мы препровождали участников под сцену — в гримёрку. Губка Боб в это время был настроен на турецкую волну вещания, ваш покорный слуга упражнялся в остроумии над ним на сцене, пока остальные «натуральные» аниматоры готовили участников к настоящему мужскому конкурсу, в котором всё насквозь пропитано патриархатом и духом шовинизма — к танцу живота. И вот первый преображённый участник выталкивался из-за кулис. Боб ходил вокруг него кругами, как заправская сваха, вопрошая: «Что это, йа? Моя не знать. Астарожна».

Мужчина, скрытый под париком, с накрашенными губами и глазами в восточной юбке и позванивающим позолоченными монетками поясом, вызывал восторг и одобрительный рёв зрительного зала. Надписи «kiss me» на груди и сердечки, сотворённые акварелью, дополняли портрет.

— Как тибя зовут? — спрашивал Боб и отрицательно цыкал, когда участник по привычке называл своё имя. — Нет, йок…. Фёдор — нет, неможна. Зульфия можна?

И новоиспечённая Зульфия зажигала, насколько позволяло умение двигать бёдрами и тазом и раскованность по системе всё включено, под ритмичные напевы мизмара, настукивания таблы и дохола. Чем сильнее было подпитие гостя, тем больший отклик из зала и щёлканье фотоаппаратов встречал её танец.

Что касается нашего облачения, то Боб традиционно наряжался во фрак, чёрный или бардовый с вышивкой и становился похож на ходячего сверчка, каким его изображали в ряде диснеевских мультиков. Я же предпочитал разнообразие. На мужские конкурсы превращался в манерного, слегка женственного, с лёгкой придурью — пирата, копируя повадки и походку Джека Воробья, одевая похожий парик с дредами под бандану. Или рисовал чёрной акварелью маску Зорро вокруг глаз в дополнение к белой рубашке и пластмассовой игрушечной шпаге. А для выбора мисс Роуз Отель, я предпочитал костюм Тарзана. Хотя костюмом это назвать было сложно, поскольку присутствовала только набедренная повязка леопардовой расцветки.

Первый раз в неё облачившись, я решил, что моё появление тоже должно быть чуточку диким. И вот настал момент, когда Боб распылялся и расплёвывался на сцене, о чём-то разглагольствуя, и повернулся по привычке с микрофоном в мою сторону, чтобы я переложил на понятные слова его ахинею. Но меня там не оказалось. Боб удивился такому положению дел и выразил растерянность в стандартном монологе: «Что это, йя? Где Алекс, катастрофа, салак, йя? Аминокуюм».

Выдержав эффектную паузу, я появился на крыше сцены, имеющей форму горки, под заранее направленным вверх лучом одного прожектора, и закричал на языке джунглей. Когда гости, особенно внимательные дети, стали указывать вверх и скандировать «Алекс», я повторил рёв и полуспрыгнул — полусверзился по опорным металлоконструкциям с пятиметровой высоты. Порезы о неудачно положенную черепицу и что-то похожее на сажу трубочиста, достоверно дополнили мой облик человека, воспитанного обезьянами.

Но сам Боб не очень обрадовался сценическому имиджу дикаря, поскольку я счёл, что занятие переводчика не соответствует моему имиджу и говорил утробно — рыча в микрофон: «Моя есть Тарзана. Моя хотеть женщина». Тарзана оказался капут как невменяем и никак не собирался перевоплощаться в Алекса. Пришлось Бобу после закатанной истерики и снятия стресса за счёт пинания декораций и стучания микрофоном по бандане, подключать к суфлёрству Машу. Зато задача с вызовом участниц на сцену из-за возможной застенчивости девушек решилась очень просто. Я выхватывал из зала заранее приглянувшуюся мне красотку, пребывающую в окружении подруг, забрасывал на плечо и, взбегая с ношей на сцену, усаживал в отведённое для конкурсанток кресло. Когда был в настроении пошалить или девица была особенно хороша, я, под смех гостей и возмущённые непредвиденной задержкой вопли Боба, проклинающего весь Тарзаний род и писателя-салака, создавшего этот образ отважного дикаря, убегал с красоткой в противоположную от сцены сторону. Там, под пальмовыми софитами, у кромки ночного бассейна, Тарзана бывало неоднократно заключал устные соглашения по обоюдному согласию сторон о ночном свидании, скрепляемые кратким поцелуем и возвращался к беспомощно мечущемуся по подмосткам шефу, спешащего прекратить этот бардак, в котором роль главного действующего лица принадлежит не ему.