Эрика Косачевская - Ночь Патриарха

Вслед за главными фигурантами громкого процесса были уничтожены все сколько-нибудь видные военные специалисты, а вслед за ними и участники организации «суда».

Из ста восьми членов Военного совета в живых осталось только десять. Из сорока двух выступавших на роковом заседании Военного совета, уцелели только восемь человек. Из семи членов Военного суда остались только двое — Шапошников и Буденный. Он убрал даже Блюхера, прославленного руководителя Уральского похода, обладателя ордена «Красного Знамени» №1. Вождь уже тогда понимал, что предстоит жестокая война с Германией и, обезглавив Красную армию, он ослабляет страну. Но своей армии он боялся больше, чем Гитлера, с которым он, как со своим единомышленником, рассчитывал найти общий язык.

Народ в очередной раз поверил своему любимому вождю. Специально, чтобы сбить возникшее в обществе напряжение, к этому времени приурочили беспосадочный перелёт Чкалова, Байдукова и Белякова через Северный полюс в Америку. И ликующий народ в очередной раз слился в едином экстазе со своим обожаемым вождём, искренне неистово приветствуя его и героев-лётчиков.

Патриарх собственноручно сжёг бумаги из красной папки Виссарионова, в том числе его агентурные донесения и снабженную фотографией, подписанную им анкету, где даже указывались его агентурные клички: «Семинарист», «Медведь» и последняя — «Василий», единственный из не раскрытых в 1918 году «двойных агентов». Была достигнута главная цель — он уничтожил эту банду военных, не дав им возможности где-нибудь публично выступить с разоблачениями.

А вождь, на волне «справедливого народного гнева», продолжил репрессии. Он уничтожил тогда не только тех, кто имел отношение к документам и кто вёл расследование, но и тех, кто вообще что-либо знал об этом деле. В 1937-39 годах только работников органов безопасности было репрессировано 20 тысяч человек. Но слухи о причастности к работе в царской охранке «великого вождя всех народов» полностью пресечь не удалось — они по-прежнему упорно расползались по стране. Вождь понимал, что единственный его ход — только вперед через устрашение, через аресты, расстрелы, ссылки.

Используя настроение народа, Патриарх избавился от неугодных ему представителей писательской интеллигенции. Одним из первых он приказал расстрелять Пильняка, написавшего «Повесть непогашенной луны», в которой тот откровенно написал, что Фрунзе был убит по указанию властей. Затем вождь отправил в ссылку, а позже и в лагерь Мандельштама — автора мерзких стихов о «горце» с тихой поступью и жирными пальцами, оставляющими масляные следы на страницах книг.

Но, когда ему принесли на утверждение списки, он вычеркнул оттуда Пастернака, назвав его «безвредным небожителем», а также Шолохова, книгу которого «Тихий Дон» ценил очень высоко. Хотя и знал от Горького и Серафимовича, что написана она не самим Шолоховым, а каким-то казачьим офицером.

Вождь не дал арестовать Булгакова, поскольку ему очень нравился поставленный во МХАТе по роману этого писателя «Белая гвардия» — спектакль «Дни Турбиных», который он смотрел много раз. Этот Булгаков, очевидно для налаживания отношений с властями, написал пьесу «Баку» о подпольной боевой юности вождя и собирался поехать в Азербайджан и Грузию для поисков в местных архивах дополнительных материалов. Только этого ни хватало! Пришлось чудака вернуть с дороги, а пьесу вообще запретить.

Эти «инженеры человеческих душ», как их стали называть с подачи самого Патриарха, не понимают реальной ситуации, не знают своего места. Стоит только кого-нибудь из них прикормить, как они сразу начинают воображать, что им всё дозволено. И Есенин, и особенно Маяковский, казалось бы, не могли жаловаться на власть: в тяжёлое для страны время имели заграничные поездки со своими бабами, публичные выступления, большие тиражи книг. Маяковскому даже разрешили привезти из Франции по просьбе своей любовницы Лили Брик «маленький красный автомобильчик». И эта наглая баба на виду у всей нищей Москвы, вызывая зависть жителей, нахально разъезжала в своём, заработанном в постели, «красном автомобильчике».

Казалось бы, сиди тихо и не забывай только благодарно похваливать власть, которая тебе столько дала. Но нет… Есенин взял за правило, как только «надерётся», так тут же начинать дебоширить и обхаивать существующие порядки, жаловаться на отсутствие свобод.

А Маяковский вообще, после того, как Патриарх благосклонно оценил его поэму «Хорошо», назвав его при этом «лучшим поэтом эпохи», через несколько лет накропал поэму «Плохо», в которой по-чёрному ругал и власть, и существующую действительность.

Пришлось решение судьбы этих «пиитов» поручить начальнику Московской ЧК верному исполнительному Агранову, который при содействии своего агента Блюмкина удачно убрал Есенина, инсценировав его «самоповешение».

Спустя два года подошла очередь Маяковского. Не без помощи общих ближайших друзей и поэта, и самого Агранова — агентов НКВД супругов Осипа и Лили Брик, в квартире которых когда-то несколько лет жил Маяковский (это был модный тогда в среде русской интеллигенции «брак втроём», совершенно не понятное кавказцу-Патриарху явление), начальник Московской ЧК инсценировал самоубийство «лучшего поэта эпохи», застрелив его из своего пистолета. При этом Агранов едва ни был застигнут на месте преступления: пока он искал в бумагах Маяковского поэму «Плохо», в квартиру стучали вызванные на звук выстрела милиционеры. Убийца едва успел в последний момент ретироваться через кухню и чёрный ход, оставив в комнате свой «вальтер».

Составленный милиционерами протокол явно свидетельствовал о том, что это было не самоубийство, а Маяковский был кем-то убит из пистолета «вальтер», хотя у него самого была «баретта». А главным свидетельством убийства стал характер полученного поэтом ранения: пуля вошла в область правой ключицы, прошла наискосок тело и вышла слева, пробив селезёнку. Это указывало на то, что такое ранение человек не мог нанести себе сам и что он был убит в сидячем положении с высоты человеческого роста.

Все протоколы, так же как и патолого-анатомическое заключение, пришлось заменить. Поэта похоронили с почестями, а его именем была названа одна из главных площадей Москвы — Садово-Триумфальная. Впоследствии на этой площади был поставлен памятник поэту и она стала одним из самых модных мест свиданий москвичей.

Агранов великолепно выполнял все «скользкие» поручения Патриарха в области усмирения московской интеллигенции и стал довольно весомой политической фигурой. Слишком большой авторитет этого соратника вождя с ещё Царицынских времён стал раздражать его, и Патриарх на волне репрессий 1937-1938 годов включил его в один из списков на арест. Ему очень хотелось в этот же список вписать слишком много знающих супругов Брик, но эта умная поблядушка Лилька была неприкасаемой: её родная сестра — известная писательница Эльза Триоле стала женой влиятельного французского поэта-коммуниста Луи Арагона, с которым ни в коем случае нельзя было поссориться. И это, к досаде Патриарха, давало индульгенцию всему семейству Бриков.