Мортен Рамсланд - Собачья голова

— Мы же предупреждали тебя: не надо трогать эти грибы.

В тот же вечер Аскиль позвал жену в комнату для гостей, и за двумя чашечками кофе они начали вести переговоры, обсуждая детали таинственного соглашения, которое через полтора часа ужмется до двух требований со стороны Аскиля и одного требования со стороны Бьорк: Ты никогда больше не увидишь Тура и будешь переезжать вслед за мной, где бы я ни получил работу, — было требование Аскиля. Ты больше никогда не поднимешь руку на детей, — было требование Бьорк; и на следующий день серьезного человека с попугаем на плече снова можно было увидеть на автовокзале — он ждал автобуса. На сей раз казалось, что он очень спешит — ведь у него впереди было много дел: он должен был заключить соглашение с новым начальством, купить билеты на паром, найти фирму, которая займется перевозкой вещей, покаяться перед с трудом сдерживающей слезы мамой Ранди и провести переговоры с Круглой Башкой, которому страшно хотелось вступить во владение кубистическим домом. Когда все было улажено, он написал краткое письмо Бьорк, в котором обрисовал ей планы на будущее. Письмо получилось в высшей степени сухим, но, когда оно уже было дописано, он все-таки не смог сдержаться.

«Не вешай нос, — приписал он в конце. — В Дании мы заживем как графы и бароны».

— Призраки? — говорит Стинне, с удивлением глядя на меня. — Заколдованные леса? Зачем тебе все это?

С тем, что дети могут придумывать для себя волшебную вселенную, она не спорит, но кризис переходного возраста, замаскированный под псилоцибиновый трип, и прапрадедушка Расмус в образе болтливого привидения — это все-таки уже слишком.

— К тому же тебе никогда раньше не нравились эти истории, а теперь ты не можешь ни о чем другом говорить, — продолжает она.

Я и не спорю. Я смешиваю краски и в комнате для гостей натягиваю холсты. Похоже, эти истории начинают отнимать у меня все силы. Они влекут меня назад, к моему появлению на свет и к тем сюжетам, с которыми я, очень может быть, еще не готов встретиться. Я кладу еще пару мазков на холст. Постепенно вокруг меня в комнате распространяется жуткий беспорядок. Вскоре прибегают дети Стинне, чтобы посмотреть на мои достижения.

— Это Собачья голова? — спрашивает старший, показывая на холст, который я повесил на стену. На лбу у него резинкой прикреплен искусственный нос, а в руках он теребит меч.

— Нет, — отвечаю я, — Собачью голову я еще не нарисовал.

— Ну вот… — говорит он, разочарованно глядя на холст. — Я хочу на нее посмотреть!

Мне непонятно, почему детей Стинне так интересуют собачьи головы. Со мной она всегда говорит о собачьих головах как-то неохотно, но можно предположить, что она рассказывала детям истории об их дядюшке, который в детстве боялся собачьих голов под лестницей, темноты и кое-чего еще. Не исключено, что их интерес к собачьим головам в чем-то сродни тому интересу, который я сам испытывал к Ямайке, когда к нам в гости приезжал дядя Кнут. Во всяком случае, мой старший племянник упрямо продолжает требовать от меня собачью голову до тех пор, пока младший не начинает стрелять ему в глаз из водяного пистолета.

— Это мой нос! — кричит младший, и через минуту они уже катаются по полу между подрамниками и тюбиками краски.

— Все! Хватит! — кричит Стинне. — Вы совсем с ума сошли! Идите спать! — Она вытаскивает их из моей комнаты. Вскоре я слышу, как на втором этаже, укладывая детей спать, она им поет, а когда через час она спускается вниз с бутылкой вина, вид у нее уже гораздо более умиротворенный.

— Очень даже неплохо получается, — говорит она, протягивая мне бокал. Она задорно улыбается и тут же переходит к делу. — Почему бы тебе не отдохнуть немного, почему ты не пойдешь куда-нибудь развлечься? — Она могла бы с таким же успехом спросить: «Почему ты не найдешь себе девушку?» Еще когда я был подростком, мне регулярно задавали один и тот же болезненный вопрос. Но конечно же девушки у меня были, и конечно же я уже не девственник, хотя все это получилось и не сразу. Я просто был не таким быстрым, как другие. Долгое время мне казалось, что мои проблемы с противоположным полом объясняются особой чувствительностью, кроме того, я был уверен, что именно из-за этой чувствительности я продолжал бояться темноты и после переходного возраста — когда уже стал взрослым. Но теперь я думаю, что, скорее всего, дело в толстой тетушке, хотя я по-прежнему не знаю, связано ли это с тем, что я сделал с ней, или с тем, что она сделала со мной. Короче говоря, добрые люди всегда стремились навязать мне каких-нибудь девушек.

Я уже было собираюсь ответить Стинне в том же духе, но вовремя останавливаюсь и обещаю вскоре отправиться куда-нибудь повеселиться — мне просто надо сначала кое-что закончить.

— А что бабушка, — спрашивает Стинне, имея в виду мое утреннее посещение дома престарелых, — прислали ли ей сегодня ее свежий воздух? Что там у нее, обычный цирк?

Я киваю. Еженедельные консервные банки Круглой Башки она ожидает с нетерпением: «Он, наверное, счастлив там — в нашем старом доме», — говорит Бьорк, вдохнув свежего воздуха через отверстие в банке. Я не чувствовал себя в силах сказать ей правду. Не мог заставить себя сказать, что вовсе не Ушастый живет сейчас в их старом доме в новом районе Бергена, вовсе не он настолько обеспокоен здоровьем матери, что посылает ей свежий воздух из ее родного города. Вся эта история о втором исчезновении Ушастого нанесла им самый страшный удар, и я боюсь, что если я напомню ей об этом, то это станет последним напоминанием в ее жизни. Поэтому я оставил ее в неведении, которое является единственной привилегией поздней старости, и попросил продолжить рассказ о Бергене.

Бьорк пересекла пролив Скагеррак лишь один раз и никогда больше не возвращалась в Норвегию. Сидя у ее кровати сегодня утром, я достал из кармана фотографию, на которой изображено все семейство на продуваемой ветром палубе парома — незадолго до наступления нового 1960 года. В центре стоит Аскиль, он держит Бьорк под руку. Видно, что они все еще сдержанны по отношению друг к другу — прошло совсем немного времени после разоблачения в кабинете Тура. Рядом с Бьорк стоит Ушастый в костюмчике, из которого он вырос, не исключено, что на лбу у него появилось несколько прыщей, и он пытается спрятать их под шапкой. Где-то на заднем плане Кнут зачарованно смотрит на волны, а Анне Катрине повисла на штанине отца. На первый взгляд — совершенно обычное семейство, но посвященные быстро заметят нечто особенное. При внимательном взгляде на тринадцатилетнего Ушастого обнаруживается, что если тело его выросло, появились прыщи и кое-где вдруг стали расти волосы, то рост ушей совершенно прекратился. Они ни капельки не изменились, со временем стали казаться меньше, и, таким образом, начался период, который я назову адаптацией и гармонизацией.