Куруматани Тёкицу - Неудавшееся Двойное Самоубийство у Водопадов Акамэ

— Дядька, чтоб не говорил никому, понял? Чтоб Ая ничего не узнала.

— О чём это?

— Да о жабе!

— Не скажу. Я ж и не видел ничего.

На лице его, наконец, показалось облегчение.

— Это ты её в трубу, что ли, положил?

— Угу. Своими руками словил.

— Ого! И большая она у тебя?

— Громадная. Вот такая, — сказал Симпэй и расставил руки, показывая размер.

— Дай мне тоже разок взглянуть, а?

— Нельзя тебе смотреть, дддь. Помрёт.

— Чего помрёт-то?

— Чего-чего… Поглядишь на неё, вот и помрёт.

Удивительно, что у него хватило смелости схватить такую огромную жабу руками и забросить её в дренажную трубу. Интересно, чем он кормил её…

— Симпэй, видишь вон там набор пастели?

Мальчик обернулся.

— Это тебе.

Симпэй некоторое время разглядывал пастель и альбом для рисования, но даже не притронулся к ним.

— Чего молчишь?

— Не люблю я рисовать.

И тут меня осенило. Перед глазами возникла картина: его отец, Маю, с налитыми кровью белками, выкалывающий на коже татуировку. Как же я мог допустить такую оплошность? Симпэй, взглянув на пастели, наверняка тоже вспомнил те картины, которые его отец вырезал в человеческой плоти. Как же я не догадался подумать об этом в лавке, когда покупал пастель и альбом? Тогда я думал лишь о том, как обрадовался в детстве сам, неожиданно получив набор пастели в подарок от тётки…

Вечером того дня я решил было выпустить жабу из дренажной трубы. Но передумал, решив, что теперь, когда я уже увидел её, жить ей всё равно остались считанные дни. Я лёг в постель — лёг, но заснуть не смог. Я думал. Думал о том, отчего Симпэй сказал, что жаба умрёт, если я посмотрю на неё. И отчего мне нельзя рассказать о жабе девушке. Слова — эти непостижимые демоны — жгли моё сердце своим адским пламенем.

Я снова включил лампу. И пастельными мелками, от которых только что отказался Симпэй, нарисовал птицу. Втянувшую голову в плечи серую цаплю, каких я не раз видел на своей родине, на равнине Банею, в прудах, где выращивали лотосы.

На следующий день, пока Симпэй ещё не вернулся домой из школы, я отправился на пустырь за домом. Сердце билось как бешеное. Но я всё же дошёл до трубы и ещё раз взглянул на жабу. Прижавшись ко дну дренажной трубы, жаба тихо ждала смерти. В тот вечер я снова нарисовал серую цаплю. Задерживая дыхание, я наносил штрих за штрихом, как вдруг мне вспомнилась курица с выбитым глазом из храма Эбису, и я нарисовал цаплю слепой. Закончив, я взглянул на рисунок. И отчётливо увидел в нём своё тяжёлое, захлёбывающееся дыхание.

Скорее всего Сай допустил какую-то промашку, улаживать дело пришлось тётушке Сэйко, и, в конечном счёте, было решено послать к телефонной будке меня. Подробности меня, в общем, не интересовали. Мне хотелось другого: хотя бы раз выпить с ним. Но он приходил и уходил, как всегда, с таким видом, будто ровным счётом ничего не случилось. И я решил, что мне с ним не тягаться.

Татуировщика я не видел уже довольно давно, и вдруг встретил его в столовой по соседству. Я пошёл туда довольно поздно, когда обеденное время уже кончилось, и он сидел один за столиком, молча выпивая и закусывая чем-то похожим на цукудани с моллюсками. Увидев его, я немедленно вспомнил, как шёл тогда по пятам за его девушкой. Мы переглянулись, и я как бы мимоходом поприветствовал его одними глазами, но в его лице промелькнуло недовольство. На сердце стало тревожно. Что ждёт меня, если он узнает? Сама Ая вряд ли станет ему рассказывать, но что если меня действительно кто-то видел? Тогда рано или поздно всё дойдёт и до его ушей. К тому же, Ая наверняка привлекает к себе внимание в округе — да и вообще повсюду. Я доел обед, но вкуса не почувствовал.

Вернувшись в комнату, я сел разделывать требуху. Вошёл Симпэй.

— Дядька, а куда ты те пастели задевал?

— Пастели? Так ты ж говорил, что не надо тебе. Вот я взял и сам картинку нарисовал. Видишь, вон там?

— А! Так это же Ая!

— Чего?

— У ней тоже на спине птица.

Симпэй очевидно имел в виду, что на спине девушки была вытатуирована птица. Я представил себе неистовые краски татуировки на белоснежной женской коже. И одновременно мне вспомнилась тревога, сжавшая мне сердце только что за обедом. Глаза мальчика были прикованы к той из картин, на которой цапля была слепа.

— Дядь, а можно я её вниз отнесу, ей показать?

— Нельзя.

Перед глазами снова возникла та сцена — дробь дождя по мостовой и плечи девушки.

— А чего нельзя-то? Я ж покажу только, и всё.

— Нельзя. Но, если хочешь, пастель можешь взять себе.

— Я ж рисовать не люблю.

— …

— А вот говорить — люблю.

Но я молчал, и вскоре Симпэй ушёл. Я убрал и пастели и рисунки во встроенный шкаф. Думая о том, что белоснежная кожа девушки тоже выдержала эту муку, от которой стонут души в соседней комнате. Когда она опускала глаза, я видел на её лице сгусток тьмы. Была ли та тьма её настоящим лицом? Я думал об этом и подобном, не переставая разделывать требуху, когда в комнату с серым от гнева лицом вдруг снова вошёл Симпэй.

— Дядька! Ты на мою жабу глядел!

— А?

— Умерла она!

— …

— Глядел?

— Глядел.

— Сука ты, — крикнул он и вдруг запустил в меня камнем.

«А…» — только и успел подумать я, когда камень угодил мне в край глаза, немного пониже виска. Брызнула кровь. Глаз был правый. В коридоре раздался топот убегавшего мальчика. Рука, которую я прижал к глазу, мгновенно взмокла от крови.

На следующий день вскоре после полудня прямо перед домом я встретил Маю и Ая, которые как раз вернулись откуда-то вместе. Стоило мне увидеть девушку, и я невольно представил себе её тело, белое, нагое. Заметив толстую марлевую повязку у меня на голове, Ая подошла ко мне и спросила: «Чего это у тебя?»

— Это… да так, пустяк, поскользнулся слегка.

— Где?

— Да здесь, недалеко.

— Враки, — отрывисто проговорил Маю, глядя на меня. Ая удивлённо смотрела то на него, то на меня. Я сжался от ужаса и задрожал всем телом. Но Маю, ничего больше не прибавив, свернул в переулок и пошёл в сторону дома. Ая осторожно прикоснулась к марле и проговорила:

— Нет, правда, скажи, как это тебя?

— Да пустяк это, честное слово…

— Ударил кто?

— Да нет, просто… — пробормотал было я, но запнулся. — До свидания. — И я направился в сторону рынка.

— Ну, даёт… — послышалось за спиной.

Я не знал, насколько хорошо был осведомлён Маю, но тот факт, что Симпэй рассказал о происшедшем ему и только ему, был для меня неожиданным ударом. Ая тоже вполне могла передумать и донести ему о том, как я шёл тогда за ней. По дороге домой с рынка Санва я зашёл на пустырь за домом. Дренажную трубу кто-то повалил, а жаба, повернув белый живот кверху, лежала на земле мёртвая.