Алина Литинская - Эхо шагов

А из «Вечернего Киева» так никого и не было. Но это ничего. Зато как тепло говорил поэт Леонид Вышеславский! Да только ли он? В общем, все говорили хорошо.

(Макс Поляновский — московский журналист, автор статьи «История одной картины», посвященной созданию картины «Танки идут на фронт» художника И. Литинского. Статья была напечатана в журнале «Огонек» в 1949 году. — А. Л.)

«Выставка — необыкновенная во всех отношениях. Настоящие работы настоящего художника, которые впечатляют так, что забываешь обо всем — об условиях и обо всем прочем…

Работы полны поэзии. Они — торжество человеческого духа.

Желаю новых взлетов!»

«Во-первых, Вы мне открыли с новой для меня поэтической стороны то, что я постоянно вижу и знаю, — знакомые уголки. Во-вторых — какая сила духа художника! Сколько бодрости и надежды! Сколько красоты и лиризма!

Надеюсь не последний раз быть на Вашей выставке».

«Все свежо, зрело, талантливо.

Только Ваша воля к жизни помогла создать столь жизнеутверждающее искусство…»

«Хорошим — хорошо, и от хороших — хорошо.

Спасибо за радость видеть вас счастливым…»

Не это ли имел в виду Михаил Нестеров, говоря в письме о взаимной любви Художника, Человека и Природы?

Сегодня приснился удивительный сон: широкий, с голубыми лужами двор и кучки мокрого снега по краям. Мальчишка лет десяти склоняется над лужами, разглядывает что-то в них, как в зеркале, зачерпывает ладонью воду, и ручейки, стекая с пальцев, искрятся, играют малыми струйками на солнце. Затем мальчишка лепит снежки и бросает их куда-то далеко.

Смотрю: мальчишка — это я в детстве. Хлюпаю по талой воде и снежной жиже. Иду и сочиняю стихи:

Пришла весна долгожданная.

Тает снег у ворот…

Странно, я взрослый иду рядом с собой — ребенком. И думаю, как бы он не промочил ноги. А он пытается перешагнуть через лужу — и никак, никак.

Потом вдруг смотрю — это девочка. Дочка. Как она попала сюда? Это ведь школьный двор — вон моя школа. И я пытаюсь бежать к ней и не могу…

Открываю глаза. Птица за окном что-то прокричала, деловито повернула голову налево, направо. Поглядела на меня одним глазом, клюнула себя под крыло и — улетела.

Киев. Лето. У меня на балконе подруга пишет этюд: море зелени под балконом, за ним — светлые силуэты домов на Крещатике и — уходящий вверх в закатную дымку Печерск.

И вдруг кончились белила. Прервать работу — загубить работу: освещение уходит.

Кажется, есть выход: в домах напротив, в мансардах, располагаются художественные мастерские. Наверняка найдется кто-то, кто выручит.

Звонит. Откликается бывший однокашник по институту.

— Белила? Конечно, есть. Куда нести? Напротив? Пушкинская? А фамилия? Как? Не художник ли? Да он мой учитель!

Нет, говорят ему, художник Литинский никогда не преподавал. Ошибка.

— Какая разница! — кричит кто-то в трубку с такой силой, что мне в другом конце комнаты слышен его голос. — Разве дело в этом? Передо мной его портреты: Саксаганский, Ужвий. Он? Замечательный мастер. Я не расстаюсь с ним.

Через минуту тюбик белил, охапка белых пионов (откуда ему было знать, что отец любил именно белые пионы и что они в последнем, незаконченном натюрморте?), журнал «Образотворче мистецтво» с репродукциями работ отца были доставлены человеком в синем халате, заляпанным краской. В нем он пересек Крещатик, и в этом тоже было что-то очень знакомое.

— Выставка, что же выставка? Была? — спрашивает гость, оглядываясь по сторонам. А мне как-то совестно признаться, что единственная была за два года до смерти и вовсе даже не в выставочном павильоне. Что и ретроспективной не было — никто толком не объяснил в Союзе художников, почему выставка, бывшая уже решенной, вдруг… рассосалась. И что же это за фантомные силы, что не давали состояться выставке? Что за рок по пятам ходил?

Не могла я ничего объяснить моему новому знакомцу (а объяснений и нет) — посмотрела не без удовольствия на его лицо, когда он путешествовал глазами по стенам («Какой художник! Никто сейчас не пишет такой воздух! Он аж звенит у него в пейзажах»), и проводила гостя, пообещав посетить его мастерскую. А в памяти, сознании, подсознании, слухе — где, не знаю, — застряла фраза: «Да у вас здесь настоящая, действующая выставка».

Шло время.

…Как получилось — не знаю. Верно, фраза о постоянно действующей выставке в благую минуту была сказана: проросла. Мои друзья — художница Зоя Лерман и искусствовед Игорь Дыченко — тому свидетели. В один прекрасный день мы одновременно произнесли: будем делать выставку. Домашнюю. И сделали. Почему Домашнюю? А какую, коль не домашнюю?

На Союз художников и Художественный фонд давно уже расчета не было. Снимать зал, оплачивать помещение, охрану и прочее?.. Немыслимо.

А в доме есть место. И работам в доме хорошо. Вот и сделали, что могли: Домашнюю.

Но все-таки это была Выставка. И имя художника возродилось. И пресса заговорила. И телевидение заинтересовалось. И люди… Зрители. Посетители. Мы даже не догадывались, какого джина из бутылки выпускаем.

В буклете, сделанном Игорем Дыченко к открытию, установлен трехдневный срок выставки: 28, 29, 30 мая 96 года. А в Памятном Альбоме последняя запись датирована 19-м марта 97 г. Больше полугода прошло со дня ее открытия.

И думаешь: какой же благодатный материал — работы И. Литинского, если не произошло с ними того, что было вполне реально: не растворились они в интерьере и не утратили своей художественной ценности, поглощенные словом «Домашняя», а остались предметами выставки, которая не вошла в противоречие с контекстом дома. Органично и не оскорбительно для себя она стала на время его частью. И то, что она разместилась в доме, где продолжалась обычная повседневная жизнь, сделало само событие необычным. Но это, разумеется, нисколько не снизило зрительской оценки.

Сорок лет прошло между той выставкой, на Батыевой Горе, и этой, Домашней. Хорошо, что они были. Спасибо судьбе. Во всяком случае, так бы сказал мой отец, художник Ибрагим Литинский.

Дорогой друг!

Как ни странно, радионаушники, которыми меня снабдили, заметно улучшили мое существование: это и связь с миром, это и музыка (что тоже связь с миром).

Вчера слушал Мазурки Шопена — словно впервые. Музыка обрела для меня второй смысл: смысл дома. Вижу лица, вижу руки, ноты на пюпитре. И слышу, кажется, больше и «горше», чем прежде… Война что-то делает с нами, с музыкой, со всем вокруг.