Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

У дерущихся лица искажены страхом смерти. Глаза лезут из орбит. Неожиданно брошенный нож, кто-то застигнут врасплох, чье-то тело, обливаясь кровью, грузно оседает на бетон…

Кончилась драка. Унесены убитые, раненые. А за решетками начинается спор.

— Кто бы мог подумать? С одного удара отдал концы!

— Выходит, слабак.

— Нашел слабака!

— Иначе не загнулся бы от одного удара!

— Поглядел бы я на тебя!

— Не обо мне речь…

Торговля гашишем, опиумом, завезенным новичками героином, который быстро пришелся по вкусу и старожилам, приняла широкий размах. Купля-продажа наркотиков подстегнула спрос на ножи, а торговля ножами участила драки, увеличила число убийств.

В мире шла война! Но и в тюрьме торговля оказалась чреватой схватками и смертями. Убивали, конечно, не самих торговцев. У них были сигареты, хлеб, гашиш, героин, опиум. А в обмен на эти товары нетрудно было сыскать охотников, готовых убить из-за угла кого угодно.

Наш «охотник на львов» не имел, однако, к этому никакого касательства. Надменный и невозмутимый, он жил своей собственной жизнью.

В мире шла война. В тюрьме свирепствовал голод. И арестанты убивали друг друга за полбуханки хлеба.

Прежде чем поселиться со мной, он сменил несколько камер. Очевидно, здесь ему понравилось, и он решил бросить якорь. Из прежней тюрьмы вместе с ним прибыл его человек. Здоровенный детина весом килограммов на сто, ростом под метр девяносто, с огромными красными, как морковь, кулачищами. Хозяин звал его Грузовиком.

— Грузовик!

— Изволь?

— Я иду в нужник.

Грузовик отправлялся в уборную, мыл толчок, наполнял водой кувшин и лишь затем приглашал своего бея. Тот надевал шелковую пижаму в полоску и, прежде чем выйти вслед за слугой из камеры, приказывал:

— Грузовик!

— Изволь?

— Кофе принеси мне в нужник!

Покуда бей-эфенди курил в туалете одну сигарету за другой, Грузовик варил на спиртовке кофе, наливал его в чашечку китайской, а может японской, работы и относил хозяину.

В мире шла война. В тюрьме голодные арестанты убивали друг друга за полбуханки хлеба, за одну сигарету с гашишем. А бей-эфенди сидел на толчке, тщательно выдраенном слугой, покуривал сигареты марки «Чешит» и щелчком вышвыривал окурки в коридор. Там их, как манны небесной, ждала толпа заключенных из камеры голых. Они ловили каждый окурок в воздухе, вцепившись друг в друга, валились на цементный пол. Пока они дрались из-за его чинарика, готовые удушить соперника, бей-эфенди открывал другую коробочку, вынимал коричневую сигаретку «Эсмер», или «Сипахи» с позолоченным мундштуком, или же, на худой конец, «Енидже» и, пуская дым, с сигаретой во рту возвращался в своей шелковой пижаме в камеру, не удостоив вниманием возившихся в коридоре оборванцев.

Как? Неужто в камере, кроме его слуги и его самого, был кто-то еще?! Неужели в мире шла война, а в тюрьме люди резали друг друга?!

— Послушай, Грузовик, — опросил я однажды, — как тебя зовут на самом деле?

Бей-эфенди, одетый с иголочки, в синем костюме, в белой рубашке с воротничком и красном галстуке, с зачесанными, блестящими от бриллиантина волосами, поскрипывая новенькими лакированными сапожками, прогуливался в коридоре. Вид у него был такой, словно он собирался через минуту выйти на волю.

— Как меня зовут? — переспросил Грузовик.

— Да, как?

— Хусейн.

— Откуда ты родом?

— Из Узуняйла.

— А за что сидишь?

— За убийство.

— Кого же ты убил?

Он не ответил. Через несколько дней я узнал от Неджати: он зарезал человека, обесчестившего его сестру, а потом и свою обесчещенную сестру.

— Нет, все-таки скажи, Грузовик! Кого ты убил?

— Оставь!

— Говорят, твой хозяин тоже сидит за убийство. А он кого убил?

— Спроси у него!

— Да разве у него спросишь? Никого не замечает.

Бей-эфенди действительно никого не замечал. Он просыпался рано, вынимал розовую зубную щетку и тюбик дорогой пасты, перекидывал через плечо полотенце и окликал слугу:

— Грузовик!

— Изволь?

— Я иду умываться.

Вернувшись, бей-эфенди становился у окна, опускал голову и, воздев руки навстречу медленно восходившему солнцу, похожему на огромный кроваво-красный стеклянный шар, долго молился, беззвучно шевеля губами. От его шелковой пижамы в лиловую полоску, лакированных ботинок, никелевой расчески, толстого кожаного чемодана, от всей его фигуры веяло благополучием и наглостью.

Но вот молитва окончена.

— Грузовик!

— Изволь?

— Бриться!

Стаканчики для бритья в алюминиевых подстаканниках, горячая вода, никелевый бритвенный прибор, безопасные лезвия. А между тем лезвия были в тюрьме запрещены. Поставив перед собой круглое зеркальце в дорогой мраморной оправе, он долго и тщательно скреб подбородок, щеки и наконец возглашал:

— Грузовик!

— Изволь?

— Я кончил бриться.

Перепоручив мыльную воду и грязный бритвенный прибор Грузовику, он обтирал шею и затылок ваткой, смоченной в спирте. Обильно брызгал на лицо лимонным одеколоном. Затем вылезал из своей шелковой пижамы, словно змея из старой шкуры.

— Грузовик!

— Изволь?

— Рубашку!

Брал из рук слуги рубашку. Надевал.

— Грузовик!

— Изволь?

— Галстук!

Брал галстук. Завязывал.

— Грузовик!

— Изволь?

— Брюки!

— Грузовик!

— Изволь?

— Пиджак!

— Грузовик!

— Изволь?

— Коврик!

Грузовик расстилал на полу шелковый, обшитый золотой бахромой молитвенный коврик. Бей-эфенди становился на колени, оборачивался лицом к Каабе, начинал намаз. Может, вы думаете, что его утренний намаз ограничивался четырьмя ракятами [98] Ракят — часть намаза, состоящая из следующих элементов: стоя, вложив левую руку в правую, молящийся читает первую суру — главу Корана, — затем склоняется, коснувшись ладонями колен, выпрямляется и поднимает руки, произнося: «Аллах слушает тех, кто воздает ему хвалу». Опускается наземь, сначала на колени, затем, приложив ладони к земле, распростершись так, чтобы носом коснуться земли, присаживается, не вставая с колен, и снова простирается. Намазы, совершаемые в полдень, во второй половине дня и ночью, по обряду включают в себя как минимум четыре ракята, на утренней и вечерней заре соответственно — два и три ракята. ? Ничего подобного. Он состоял из четырнадцати, а иногда и из двадцати четырех ракятов.

Окончив намаз, бей-эфенди садился на пятки, воздевал ладони и со слезами на глазах обращался к небу с какой-то мольбой. Что-то грызло его, но что?

Как-то, не выдержав, я спросил:

— Послушай, Грузовик!

— Изволь?

— Отчего после намаза твой хозяин плачет?

— Почем я знаю?

— Он женат?

— Женат.

— Дети есть?

— Нету.

— А жена? Жена у него молодая?