Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

— Грузовик!

— Изволь?

— Жена у меня грузинка!

— Грузинки — верные жены.

— А если муж попадет в тюрьму?

— Станут ждать.

— Зная, что он никогда не выйдет?

— Все равно будут ждать.

— Видишь подушку?

— Вижу, бей, знаю, Впитала запах твоей жены. Спали на ней первую брачную ночь.

— Грузовик!

— Изволь?

— Я иду умываться…

— Грузовик!

— Изволь?

— Я иду по нужде.

И наконец в один прекрасный день:

— Грузовик!

— Изволь?

— Меня тоска заела…

Сперва сигарету с гашишем, потом из одного гашиша. Потом опиум, потом героин, потом карты. Все это помогает от тоски.

Я заболел и три месяца провалялся в лазарете. В день выписки первым встретил меня во дворе Боби.

— Твоего теперь не узнать!

— Кто таков этот мой?

— Сам знаешь, охотник на львов!

— Что с ним стряслось?

— Опиум, героин, карты…

— Да ну?

— Вот тебе и ну! Ступай погляди!

— За три-то месяца?

За три месяца карты, словно прожорливое чудище, сожрали все: не стало ни бритвенного прибора из никеля, ни костюмов, ни циновок, ни молитвенного коврика, ни сверкавшего кожей чемодана, ни деньжат, припасенных на черный день, ни одеяла, ни постели. От былого великолепия осталась только подушка, вышитая его женой.

Как-то утром, смущаясь, он подошел ко мне. Глаза как у побитой собаки. Гитлеровские усики не подстрижены, щеки ввалились, заросли щетиной.

— Да будет ваша болезнь в прошлом!

— Спасибо. Но вы-то…

— Непоколебим лишь один аллах!

— Всего за три месяца…

— Как видите! Давайте оставим эту тему. Могу ли я обратиться к вам с просьбой?

— Отчего же нет? Помилуйте!

Мы шагали рядом в сыром полумраке коридора.

— Мне очень стыдно, — сказал он.

— Чего вы стыдитесь?

— Своего вида. Сегодня ночью, однако, мне явился во сне белобородый дервиш…

— И что же?

— Сказал: добудь пять лир.

— Пять лир? Зачем?

— Снова попытай счастья, не бойся, говорит. Выиграешь все, что потерял.

Я понял, что попался.

— Было бы у меня всего пять лир!.. Вы, верно, помните, у меня есть подушка моей жены. От первой брачной ночи. Я бы дал вам ее в залог!

У меня не было выхода. Он принес подушку и, зажав в кулаке пятилировую бумажку, убежал обрадованный.

Вернулся он в камеру вечером. Виноватый, испуганный.

— Грузовик!

И тут вместо привычного «Изволь?» я услышал:

— Ну что?

— Проигрался!

— Чего еще от тебя ждать!

— А подушка моей жены?

— Приказала долго жить!

— Грузовик!

— Чего?

— Гляди, вон она лежит!

— Тебе-то какое дело?

— Запах жены, он мой.

— Гони пять лир — будет твой.

— Нету!

Я глянул на него: он смотрел на подушку блестящими от слез глазами.

— Запах моей жены, — простонал он.

— Раньше надо было думать.

— Не мог я думать раньше, Грузовик!

— Я тебе больше не Грузовик!

— Отчего же?

— У меня есть имя!

— Прежде ты не сердился.

— Прежде и стеклышки были стаканом!

Когда я утром проснулся, в камере не было ни его, ни подушки.

— Хочешь, глаз ему вышибу? — спросил Грузовик.

— За что?

— За подушку!

— Оставь.

— А как же пять лир?

— Пускай его.

Потом он еще не раз оставлял в залог подушку за две с половиной лиры, а то и за одну, серебряную, а утром выкрадывал.

Напоследок он заложил ее за пятьдесят курушей. И попался. Его избили в кровь.

Увидев меня, он закрыл руками окровавленное лицо и скрылся.

Прошли лето и осень. Наступила зима.

— Есть красивые карточки! — Я прислушался. Голос был знакомый. — По четвертаку за штуку, красивые карточки!

Вскоре в камеру с ловкостью откормленного кота проскользнул Боби. В руках у него были три фотографии.

— Гляди!

— Что это?

— Твой продает!

На одной из фотографий я увидел сверкающие сапоги и усики Адольфа Гитлера. Рядом с ним на ступенях сидела юная женщина. Соскользнувший подол приоткрыл голые ноги.

В мире шла война!

Лгало радио, изрыгали ложь ротационные машины и печатные станы, прославляя войну. И обманутые, опьяненные ложью толпы аплодировали палачам.

Бейим — мой господин (от «бей» — господин) — форма обращения к состоятельному человеку. — Здесь и далее примечания переводчиков.

Эфенди — господин. Прибавляется к имени лиц грамотных, но не принадлежащих к привилегированным слоям общества.

Бей-эфенди — господин, сударь (употребляется по отношению к образованным и высокопоставленным лицам).

Имеется в виду победа турок над греками в 1922 г.

Чаршаф — головное покрывало женщины-мусульманки.

Уста — мастер; обращение к знатоку своего дела.

Аби — уважительное обращение к старшему по возрасту мужчине.

Ага — господин, хозяин; уважительное обращение в сельской местности.

Ракы — виноградная водка, настоенная на анисе.

Намаз — один из главных обрядов ислама, состоящий из предварительного ритуального омовения и молитвы, сопровождаемой строго определенными телодвижениями. Мусульманам предписывается совершать пять намазов в день: на заре, в полдень, во второй половине дня, перед заходом солнца и в полночь.

Касаба — провинциальный городок.

Ильче — административно-территориальная единица, часть вилайета, уезд.

Каймакам — начальник уезда.

Мемет, Меметчик — прозвище турецкого солдата и жандарма: Мемет — с несколько ироническим, Меметчик — с ласковым оттенком.

Специальные сигареты для солдат; в продажу не поступают.

В 1930 году турецкие власти предприняли эксперимент по установлению в стране двухпартийной системы. Помимо существовавшей Народно-республиканской партии, была создана Либерально-республиканская партия. Демагогические заявления ее лидеров вызвали подъем политической активности трудящихся масс. Опасаясь дальнейшего обострения внутриполитической борьбы, власти распустили эту партию, просуществовавшую всего три месяца.

Намык Кемаль (1840–1888) — видный турецкий писатель, публицист и общественный деятель. Выступал против монархии, за что постоянно подвергался репрессиям.

Квартал в центральной части Стамбула.

Кубилай — имя учителя, зверски убитого во время «Менеменского восстания» (Менемен — городок вблизи Измира), поднятого в декабре 1930 года реакционными феодально-клерикальными кругами.

Хафиз — человек, знающий наизусть Коран.

Баджи — сестра, сестрица; здесь — предводительница секты.