Андрей Левкин - Вена, операционная система

Все на свете – ах, оставалось лишь вздохнуть – было липким от каких-то бесконечных связей, от их переплетения: к середине, даже уже в конце середины жизни они начинали душить, свалявшись в войлок. Надо полагать, вот так жизнь и приступила к началу своего окончания. Однако ж все это происходит ровно в тот момент, когда – по личному ощущению – возникает какой-то очередной ноль, который сотрет все. И теперь это куда сильнее, чем в конце 1980-х, когда это тоже происходило. Но тогда это касалось отдельной страны, а теперь всё явно мощнее. Вот для этой темы Вена как раз подходит, имея в виду ее запустение за прошедшие сто лет. 1980 миллионов в конце XIX века, шестой город мира, а теперь что? 1,68 миллиона человек в середине 2008-го. И много ли она упоминается в обычных европейских новостях? А Августин, да, стоит, хотя этот угол вполне обошелся бы и без него. Глупый памятник. Будто какому-то крестьянину или оптовому торговцу кожами Бадлу, а не венскому артисту-пропойце. Да, в то время район был вполне сельским, в какой одежке ему еще было ходить на свои уличные концерты возле Штефандома? Стоит тут теперь и связывает собой империи, времена и личные обстоятельства.

И вот все это – едва я приехал, вселился и вышел покурить на площади. А теперь уже докурил и вижу, что за год моего отсутствия на этом углу произошли некоторые изменения. Например, на дверях офиса были феминистские и соц-демократические плакаты, а теперь их нет.

Один тогда изображал большегрудую девицу, старательно тянущуюся к красной пятиконечной звезде на синем фоне. Звезда была подвешена так высоко, что у девицы футболка вылезла наверх, оголив живот, ну и спину: потому что она была вполоборота. Подпись: «Zukunft ist Sozialismus». Пятиконечная звезда была того формата, который употреблялся в Советской армии, – не сухая общегосударственная звездочка, а в теле, что ли. Крепенькая. Впрочем, без серпа и молота; на всем плакате обошлось без серпов с молотами, хотя и социализм, и будущее. Но этот плакат был в окне офиса, а в дверях был другой – лысая девушка отшвыривала в сторону предметы быта: метлу, кастрюлю и, почему-то, настольную лампу. Слоган: «Общество волнуется: супа не будет». Девица сплошь белая, контурная, фон – черно-багровый. Внизу – маркер феминисток, нолик с крестиком.

Видимо, съехали. Вряд ли к этому подтолкнули внешние обстоятельства – район был не так чтобы заброшен, но естественно-венский, много старого. Доходные дома конца XIX – начала XX века без особых изысков, зелени почти нет. Поскольку тут считают всё, то сосчитали и зелень: в справочнике по району можно узнать, что зеленые насаждения в 7-м округе занимают всего 4 %, что крайне скудно для Вены – в эти 4 % входил сквер возле памятника-фонтана, а также, наверное, трава вокруг Народного театра. И газон в Музейном квартале.

В первых этажах тут много пустых лавок, пыльные витрины – уже невесть сколько лет заколоченный магазин с красивой рельефной надписью серым по бордовому «Altes und Neues». И других пустот много. Так что вряд ли социалистам аренду подняли так, что они съехали из-за нее. Еще тут рядом кафе «Кандинский» – в проходном дворе между Нойштифтгассе и Lerchenfelder Straße. Работает ли еще? На Нойштифтгассе у них на стене дома, чуть попятившегося от красной линии улицы, реклама, но ее видно, если идти в центр, – сейчас я ее заметить и не мог. Возле рекламы проходной двор на Lerchenfelder, кафе внутри, столики уже и во дворе, сопровождаемые надписью «BITTE PSSST!» белым по зеленому – чтобы громко, что ли, не разговаривали. Вряд ли закрылись, чтó тут с Кандинским станется.

Еще перемены: на углу сквера и Келлермангассе, по мою сторону, раньше было граффити – мужское и женское лица, вписанные – лицом к лицу – друг в друга поцелуем. Граффити сохранилось, причем к нему теперь добавился еще один элемент: стилизованная морда типа из трех четвертей круга с глазом, расположенным так, как если бы недостающая четверть была ртом. Распространенная фишка. Из этого рта в сторону взаимно склеенной пары излучались три сердечка. Граффити с двумя лицами за год не выцвело и не поблекло, так и осталось зеленым, а новый рисунок был серым. Да, еще этот белый и голубой странно выложенный кафель: явно не без смысла, на темно-сером доме.

Возможно, этот начавшийся икспириенс связан с тем, что люди стали вести себя как-то не так, как могли бы. Не хуже, чем следовало, но только можно было бы реагировать и спокойней. Не кто-то отдельный, а в среднем по обществу. Очевидно, были возможны более спокойные действия, вообще – их личные возможности допускали и более самостоятельные форматы жизни. То есть меня в этой диспозиции можно тогда расценить как попавшего в некую дырку, в которой обходишься без внутренних возмущений, а эмоции, которые снаружи, меня там не найдут.

А когда тебя не касается соборное возбуждение, то все спокойней и логичней. Дело дошло даже до того, что стало возможным слушать старые глупые песенки, разглядывать без отвращения что угодно и даже немного читать то, что все эти люди наковыряли раньше, – без малейших чувств, просто выясняя, что они там имели все в виду. Личный драйв не исчез, он перестал быть горизонтальным, ушел в плоскость, расположенную чуть иначе. Она с общественными процессами пересекалась не по физиологической кривой, поэтому драйв стал спокойным. Конечно, это была незнакомая его фаза. В чем-то она и не очень приятна, потому что производит выключенность из общественной действительности. Просто какое-то материализовавшееся отсутствие. Как теперь с этим жить, если в этой точке все чувственные – социально-чувственные – процессы замерли навсегда? Но это не беда, потому что ощущение было приятным. Как из жары в нормальную погоду. Все как-то расслабляется, но делается бодрее.

Да, этот феномен – если чувственно до наглядности – можно свести к попаданию чего-то в свою дырочку. Или колёса шестеренок совпали, подошли наконец по размеру с тем, чтó они крутят: обе стороны фактически слиплись, и их, шестеренок, зубцы перестали ощущаться. Полностью теряешь свои внешние формы – а как не потерять, когда они уже влипли в окружение – открывая типа дорогу к дальнейшей – не сказать, что непременно более важной, но уж точно спокойной деятельности. Вот совпали, все вокруг стало понятным, а самого тебя и нет почти. Это очень приятно всем чувствам.

Или такой проход между домами, или дверь в стене – протиснулся, а там тихо. Пропал постоянный гул с прихрюкиванием, разве что немного что-то шелестит и пощелкивает. Или как если среди толпы вдруг какая-то точка полной эмоциональной невидимости, невключения. Думаю, в схожих чувствах пребывал Т.С. Элиот в пору «Четырех квартетов». Они и были употреблены на эстетическую реализацию этого вида драйва.