Евгений Шкловский - Точка Омега

Больше ничего. Только это. Фильм о бегущем (убегающем) человеке. Почему он бежит, так и остается неизвестным. В этом главная идея. Человек просто бежит. Но ты можешь бежать вдохновенно, как если бы навстречу чему-то очень приятному. Например, на свидание с возлюбленной.

Вспомни, у тебя наверняка было такое. Назначено на шесть вечера, ты безбожно опаздываешь, она могла не дождаться тебя, хотя ты почти уверен, что она тебя ждет, не может не ждать, ты летишь как на крыльях, ты почти не чувствуешь своего тела, только сердце бешено колотится.

Впрочем, можешь вспомнить и что-нибудь менее мажорное. Например, как за тобой бежали те двое? Сколько тебе было тогда, восемь, девять? А им? Ты мчался мимо гаражей, по пустырю, а за спиной топот ног, все ближе и ближе. В груди хрипит, боль в правом боку все острей, все нестерпимей, а те не отстают, еще немного, и тебя бы настигли. Бог хранил: в какой-то миг они вдруг перешли на шаг, а потом и вовсе остановились.

Впрочем, это другой бег, не тот, какой нужен для фильма. Слишком суматошный, судорожный, панический… А впрочем, и такой бег тоже годится.

Нужен же бег воздушный, легкий. Бег-полет…

Показалось, что Володя еще не окончательно определился с идеей.

Почему туннель?

Нет, туннель обязательно. Это даже не символ, просто в туннеле бег смотрится совсем по-другому. Узкое пространство заполняется бегущим человеком, громкое эхо, отзвук напряженного дыхания, сумеречный свет размывает фигуру бегущего, по стенам скользит тень…

Дальше уже дело мастера. Камера будет двигаться рядом. Она будет снимать ноги, руки, голову, приподнятый подбородок, тень на стене, тусклый свет плафонов… Никакого сюжета – только бег.

Ты будешь бежать долго, словно туннель бесконечен, и зритель будет ждать, во что же наконец этот бег разрешится, а он все будет длиться и длиться, длиться и длиться…

Ездить с Росом в машине страшновато. И дело не только в скорости. Он просто не мог вести спокойно, то и дело маневрировал, постоянно ускоряясь, перестраивался из ряда в ряд, зависал у кого-нибудь на хвосте, мигал дальним светом, сгонял с полосы.

Пока добрались до ресторанчика на Ново-Рижке, километрах в пятидесяти от МКАД, Вадима трижды бросало в пот. И не то чтобы Росу это доставляло особое удовольствие – похоже, действительно не мог иначе.

Где-то на полпути приклеились гаишники с мигалками и сиреной, погудели, прогорланили остановиться. Немудрено, превышение было серьезное. Но отпустили почти сразу, узнав Роса, поулыбались дружелюбно, обменялись почти ласковыми репликами, посоветовали быть поосторожней. А поначалу вид был грозный.

– Нарываешься? – спросил Вадим после очередного крутого виража.

– Не-а… – улыбнулся Рос озорновато.

В полутемном зальчике было прохладно, аппетитно пахло жареным мясом. Когда делали заказ, официант, молодой паренек в черных брючках и белоснежной рубашке, с таким подобострастием смотрел на Роса, что стало даже неловко.

К шашлыку Вадим с Володей взяли красного вина, Рос безалкогольного пива.

– Понимаешь, это будет не совсем обычный фильм, —заговорил Володя. – Все сделаем как надо. От тебя много и не потребуется. Только бег. Но это будет шедевр, можешь не сомневаться. Тебя забудут как футболиста, футбол выйдет из моды, а фильм останется.

– Футбол никогда не выйдет из моды, – улыбнулся Рос.

– Не хочется спорить, но у меня такой уверенности нет, – сказал Володя.

– А у меня есть, – с обидчивой ноткой возразил Рос.

– Рос прав, – поддержал Вадим, привычно вступая в полемику с Володей. – Футбол – это детство, а детство никогда не кончается. Футбол – это азарт, азарт тоже никогда не кончается.

– Кто помнит сейчас Бескова или Асатиани, – сказал Володя, обнаружив некоторые познания и в этой области, – или даже бесподобного Яшина? А других спортсменов? Прошлое все пожирает. Спорт – та же однодневка, как и газета. Нужно сотворить нечто эдакое, чтобы тебя потом помнили, стать легендой для нескольких поколений, тогда еще возможно. Но все равно ненадолго.

– Ну, это всё так, – сказал Вадим. – История под другие знаменитости заточена. Политики, вожди, тираны… И то, если наделают бед. Да ведь и мы живем в основном сегодняшним днем.

– Кино – это свидетельство, это письмо в вечность, особенно при сегодняшних технологиях, – сказал Володя. – Потомки будут расшифровывать именно то, что мы им покажем.

– Ну, видеозаписи матчей тоже остаются, – сказал Рос.

– И голов, – опять поддержал его Вадим. – У меня в архиве уже более двух сотен.

 – Это другое, – сказал Володя. – Гол – это, конечно, прекрасно, не спорю. Но бег важнее, по бегу прочтут нечто более глубокое про нас. Ты можешь стать, так сказать, посланцем в будущее. – Он многозначительно поднял брови.

– Да я не против, – Рос усмехнулся. – Не знаю, как там насчет будущего, но кино – это хорошо. Я люблю кино, люблю хорошие вестерны.

– А матчи с собственным участием любишь смотреть? – Вопрос этот Вадим давно собирался ему задать.

Рос задумался.

– Даже не знаю. Если хорошо играл, то да, смотрю не без удовольствия, а так… Но чаще не очень. Есть ребята, на которых просто приятно смотреть, они будто не играют, а танцуют. У меня так не получается.

– И не надо, – сказал Володя.

Интересно, подумал Вадим, а ведь он прав. Не получалось у их героя так, чтобы как в танце. Чтобы любоваться. Вот как пас отдал или рывок, финт какой-нибудь сумасшедший, ну и, разумеется, красивый гол – этого у него не отнять, но все равно не танец, нет. И ведь, умница, сам это понимал. Похоже, и Володя о том же подумал. Собственно, потому, вероятно, и захотел его снимать: вовсе не танец ему нужен был, а эта самозабвенная устремленность к чему-то, что он узрел в беге Роса, да, именно устремленность, страсть, порыв… Сами по себе. Или еще что-то…

– Ну что, говорить пришел? – встречает Вадима Айдын. В зале, которую он ремонтирует, кажется, совсем ничего не изменилось, разве чуть-чуть, почти незаметно, а ведь прошло не меньше двух недель.

Вадим пожимает плечами:

– С чего ты взял?

– Говори, не стесняйся! Давно не виделись. Или хочешь, я тебе что-то вроде стихотворения прочитаю – ночью сегодня сочинил. Вот, слушай! – Айдын качнулся, прикрыв глаза:

– Познавший жизни холод к теплу стремится,

Познавший сумрак к свету устремлен,

отыскивая в пустяках его крупицы.

О знающий, забыть тебе дано.

И опуститься

на глубину, которой

в просторах вечности не ведает никто.

Дымки из труб деревни, в снегах зарывшейся.

Толпа, бегущая неведомо куда…

Уже давно свершилось все,