Хироюки Ицуки - Капли великой реки

На самом деле я не играл словами и не пытался вызвать смех — таково было моё искреннее убеждение, вынесенное из опыта детских лет. Я встретил окончание войны в северной части Кореи, колонии бывшей Японской империи, и тот период, когда мы были на положении беженцев, подчинявшихся военным властям армии тогдашнего СССР, оставил ряд неизгладимых отпечатков в моём сознании. Некоторые воспоминания живы и поныне, они меня не оставляют.

В исключительных обстоятельствах военного поражения и эвакуации на родину взрослые были для детей существами опасными. Потому что нередко тот батат, рисовые лепёшки или чёрный хлеб, которые детям из жалости давали корейцы и советские солдаты, взрослые, пользуясь своей силой, отнимали. Дети тогда каждой клеточкой тела впитали истину: «Нет никого страшней голодных взрослых».

А ведь был ещё самосуд, изнасилования, доносы, торговля детьми. При этом мой опыт не идёт ни в какое сравнение с тем, что испытали японские поселенцы на территориях, приграничных с тогдашним СССР.

Один старший товарищ, вернувшийся из сибирского плена, с усмешкой рассказывал мне: «Когда зимней ночью вдруг почувствуешь, что на тебя ползёт целая туча вшей, сердце невольно прыгает от радости. Ведь это верный знак, что сосед твой уже лежит холодный. Когда человек умирал, вши разом перекидывались на тёплое тело. Стало быть, завтра утром достанется что-то из одежды товарища — ну и радуешься этим вшам. Если кто-то умирал, то лежавшие с двух сторон от него имели право поделить между собой имущество: обувь, бельё, набрюшник, перчатки…»

Однако впоследствии меня спасло от самоубийства не только сознание того, что «наш мир — это ад». Даже в той исключительной, трагической обстановке, как ни трудно в это поверить, мне ярко запомнилось, что в людях оставалось хорошее: была и честность, и доброта, и взаимопомощь, а иногда и улыбка, даже счастливые и трогательные минуты были, даже свобода была… И среди взрослых тоже были некоторые, кто держал слово и делился едой. Когда такие попадались, мне казалось, что я встретил Будду.

Среди ада был и рай, это правда.

Теперь мы живём, начисто позабыв о том времени. Я и сам такой. Это же надо — порой в итальянском ресторане сетую на качество оливкового масла, в которое макаю хлеб, а в скоростном поезде ругаю обогреватель, поставленный на полную мощность. Какие уж тут вши или блохи, если мы покупаем средства, чтобы обезопасить себя даже от бактерий!

Люди уже с самого рождения появляются в этом мире, отягощённые болезнями. В буддизме считается, что у каждого человека изначально имеется четыреста четыре недуга. И рак, и СПИД когда-нибудь, возможно, будут побеждены. Но преодолеть смерть люди не в силах. С самого момента появления на свет изо дня в день двигаться к своей кончине — вот и вся наша жизнь. Жить — это значит каждодневно идти к смерти, все мы — носители смертельной бациллы, и вакцины против неё не будет открыто во веки веков.

Все встретившие друг друга неизбежно расстанутся. Самые любящие и преданные супруги обречены разлучиться, кто-то уйдёт первым. И лишь до этого дня продлится задушевная близость, которой они сумели достичь. Родители расстанутся с детьми. Как правило, родители уходят и оставляют детей одних на этом свете. Часто бывает и наоборот — как бы то ни было, люди уходят.

Считать, что люди жалки и жизнь их полна горестей, вполне естественно. Не нужно бояться, что такой взгляд на вещи пессимистичен. Ну нельзя же, в самом деле, думать, что от скептического отношения к жизни в мозгу вырабатывается разъедающее организм вредное химическое соединение! Лу Синь [13] Лу Синь — китайский писатель (1881–1936). говорил: «Обманутое разочарование равносильно надежде».

Жизнь — это могучая река, а мы подобны каплям, несущимся в её потоке. Иногда вода вздымается стремниной, иногда журчит свои песни, иногда безмолвно катится к морю. И Синран с его «естественным законом», и Нацумэ Сосэки, решивший «довериться небесам, отрешиться от эго», [14] Нацумэ Сосэки — японский писатель (1867–1916), основоположник японской литературы Нового времени. наверное, думали так же.

Наша жизнь — всего лишь капля в огромной реке. Но вместе с бесчисленным множеством других капель она составляет могучий поток, и он неизбежно вольётся в океан. Не пришло ли время нам, мечтавшим лишь о покорении высоких вершин и из последних сил бежавшим к финишу, оглянуться на те полвека, что минули после окончания войны, и увидеть свою теперешнюю жизнь как неспешный ток реки к морю, представить, как капли вновь вернутся на небо?

Каждый человек — капля великой реки. Думается мне, что нам следует опять к этому вернуться и заново начать разговор.

Есть выражение: «взбаламученный мир». Кажется, это про грязь и дисгармонию нашего мира. Термин, видимо, пришёл из буддизма.

То, как каждый из нас воспринимает время, в которое он живёт, зависит от позиции человека. По поводу современной политики, экономики, медицины, образования у меня даже нет сил вздыхать — настолько ужасной кажется ситуация. Не буду даже приводить примеров. Кажется, можно впасть в уныние уже от одного перечисления их на бумаге.

Однако до сих пор я никогда во весь голос не высказывал сожалений об этом и не выступал в печати с острой критикой. Только в сердцах ворчал себе под нос или порой ронял ироничные замечания. Может быть, потому, что где-то в уголке души свернулась кольцом покаянная мысль о том, что и сам я — всего лишь рыбёшка, плавающая в мутных водах этого мира, полного скверны. Я уже не молод. И я чувствую себя так, словно я — один из худших и дожил до сего дня, своекорыстно расталкивая локтями и обходя множество других людей.

Это чувство не имеет отношения к самодовольному уничижению человека, заведомо ставящего себя на самую нижнюю ступень и разыгрывающего ложную скромность. Это не подвластное доводам рассудка убеждение, укоренившееся в моей душе прочно, словно опорная балка, отчего я чувствую себя пропащей душой, которой нет спасения.

Подростком я встретил весть о поражении в войне на колонизированных Великой Японской империей территориях. А потом среди невыразимого словами хаоса чудом сумел уцелеть, вернулся на родину и дожил до сего дня. Каждый раз, когда я думаю о том времени, взор мой невольно опускается, а голос становится тише. В тогдашнем бесчеловечном месиве я два года прожил без документов, на положении беженца, гражданина побеждённой страны, да ещё и представителя прежнего класса колонизаторов, и это такой опыт, о котором совершенно не хочется вспоминать.