Стив Дьюно - Собака, которая спустилась с холма. Незабываемая история Лу, лучшего друга и героя

— День «Д».

— Точно.

— Для собаки его размеров и происхождения прожить так долго… это действительно чудо.

— Вся его жизнь – сплошные чудеса.

— Тогда еще немного подождем.

Люди любят цитировать учителей дзен-буддизма: отринь самопознание, поднимись надо всем, отпусти свое «я». Мне всегда казалось, это полная чушь. Суть дзена в том, чтобы не говорить об этом. Если ты болтаешь – ты несешь чушь, вот и все.

Я не хотел об этом говорить. Вот и весь дзен.

Львы убивают, потому что хотят есть и не хотят умирать. В этом нет ничего благородного и возвышенного. Если я применяю свою этику к действиям льва, я дурак.

Вы можете решить спасти своего ребенка, а не меня. Это нормально. Я вам разрешаю. Личные интересы превыше всего – это старый закон.

Это эгоизм – не отпускать собаку, которая изменила всю твою жизнь, которая сделала столько добра, тысячи раз рисковала собою ради других. Эгоизм. Но мне было наплевать.

Мой отец страдает из-за болей в спине каждый день своей жизни, но в свои восемьдесят пять он встает и идет на работу, потому что не может иначе, и работа – это его жизнь. Он терпит боль, спит ночью по два часа, выпивает двадцать чашек кофе в день и рассказывает каждый раз одни и те же истории, потому что это отличные истории, — про то, как погиб его брат на войне, или как он четыре раза разбивался на военных самолетах, или учился в десантной школе, или как он встречался с Кастро. Он их рассказывает, потом их пересказываю я, а потом об этом говорят все. Так устроен мир. У него болит спина, ну и что? Кто должен решать, когда его истории прекратятся?

Лу был собакой. Он не мог решить сам. Я не был идиотом. Я был эгоистом. И я знал, что он не такой, как все. Как Да Винчи, как ДиМаджио. Другого такого не будет. Общие правила к нему не применяются, ни раньше, ни сейчас.

Мне было сорок восемь. Лу – без малого шестнадцать. Я знал его треть своей жизни. Когда он встал на вершине холма и посмотрел на меня, мне было тридцать четыре, я мог выбрать любую из десяти дорог, у меня не было ни руля, ни ветрил, ни наставника. Лу изменил это все. Он дал мне эти слова. Он написал эту историю.

Следующие недели дались нам нелегко. Лу больше не мог ходить без помощи. Я отказывался считать это поводом. Он страдал недержанием. Но я и это поводом не считал.

У него болели передние лапы. Он стонал. Он смотрел на меня грустными глазами.

Заку было девятнадцать, он жил отдельно.

— Тебе стоит побыть с ним немного.

— Я заеду завтра.

— Хорошо.

Джек был как я. Он терпел, пока сил хватало.

Никки была мамой.

Прогулки в парк и обратно, в полмили длиной, для нас закончились. Он по ним скучал.

По пути рос каштан, раскидистый и искривленный, с одной голой веткой, свисавшей почти до земли. Лу мог пройти под ней ровнехонько, не пригибаясь, и с удовольствием играл в эту игру сам с собой: пройти, не задев эту ветку. Даже если мы подходили не с той стороны дороги, он все равно старался оказаться под ней. Иногда он ее обнюхивал, а порой нарочно задирал голову, чтобы она его задела. Ему нравились традиции. Он скучал по нашим прогулкам.

Я довел его до начала подъема на холм. Он задыхался и смотрел на меня устало. У него не было сил.

Я отнес его в парк на руках, а там он опять пошел по дорожке сам. Сейчас он весил меньше, чем когда мы поднимались на Красный пик. Легче воздуха.

Зелень повсюду. В густой листве сновали синицы. Неподалеку от нас на дорожку спрыгнула сойка. Лу улыбнулся и приветственно фыркнул. Он ничего не слышал, но видел по-прежнему хорошо.

Птица смотрела на нас. Мы встречали множество таких за время наших путешествий, в лесу и в горах. Она была знаком, что это хорошее место, как те холмы, где мы с Лу встретились впервые. Знак вечности в каком-то смысле.

Лу любил смотреть на птиц. Он понимал их язык. Завидовал, что они могут летать. Такие легкие и свободные.

Мы дошли до нашей поляны. Я уложил его под деревом, как усталого ребенка. У меня с собой была видеокамера. Я сожалел, что не снимал его чаще, все эти годы. У нас не осталось записей, когда он был еще совсем юным, носился, как ветер, и скакал, как блоха.

Мы немного поговорили. Я снял его на видео. Он смотрел на меня, и я видел его силу, желание сражаться до последнего. Он не мог уйти сам. Теперь я ясно это понимал. Перестать есть, мечтать и любить, как мой дед, — на это он был неспособен. Лу не сдавался. Он не умел. Лу был готов идти до последнего, пока не истает, как призрак, как туман, пока жизнь сама не оставит его.

Каждое утро я просыпался, и он был здесь, и ждал, пока я выведу его во двор. Чаще всего он просыпался в луже мочи или того хуже.

Но он не мог уйти во сне. Сны держали его, он бежал в своих снах. Никакой койот не мог его там догнать. Мог только я.

— Я не могу.

— Он сам не уйдет, — сказала она.

— Не могу представить мир без него.

— Я понимаю.

— Это просто собака, черт побери.

— Нет, не просто, и ты это знаешь.

— Я не знаю, кто он такой. Не могу понять.

— Это Лу. Твой лучший друг. Он спас тебе жизнь, а теперь ты должен ему помочь.

— Он – вся моя жизнь.

— Да, тебе очень повезло.

Каждую ночь мы засыпали, и Лу тоже; у него был тяжелый сон, он просыпался среди ночи и начинал звать меня, заранее страшась позора недержания. Если я успевал вовремя, все было в порядке, но если я опаздывал, он смотрел на меня виновато, как проигравший. Я поднимал его, убирал, потом проводил с ним еще какое-то время во дворе, поддерживая, пока он смотрел на луну и следил за опоссумом, поселившимся в гараже у соседей. Слышать его Лу не мог, зато запах чуял отлично. Он смотрел на меня, улыбался и всем своим видом говорил: «Эх, давно надо было изловить этого пакостника!» После этого мы возвращались в дом, он устраивался на своем матрасе, я садился рядом, клал голову ему на грудь и слушал, как бьется сердце. Он всю жизнь жил с легкими шумами, но это ни на чем не сказалось, его сердце билось до последнего, как часы.

Его грудь поднималась и опускалась. Поднимала и опускала меня. Наконец, я чмокал его в нос или шлепал по заднице и шел спать.

Он занимал очень важное место. Я ощущал это. Без него там будет пустота. Я не знал, смогу ли ее заполнить.

До него никто не мог этого сделать. Ни женщина, ни работа, ни какая-то высшая цель. Только эта собака. Он был псом, о котором я мечтал с детства. Псом, который нужен каждому мальчишке, — преданный защитник с чистым сердцем, супергерой. Он был моим краеугольным камнем.

Я видел фильм про пса, который сражался с кабанами, волками, быками. Он был лучшим, и хозяин души в нем не чаял. Но было ясно, чем все закончится задолго до того, как на экране появился бешеный волк. Я смотрел, и у меня наворачивались на глаза слезы.

Пес не мог помочь себе сам. Это должен был сделать человек.