Ольга Кай - Загадать желание

Нечеткие силуэты, изменяясь и перетекая, двигались у края полянки, к счастью, не подбираясь ближе.

– Значит, и наши тени здесь останутся?

– Нет. Это тени тех, кто здесь погиб, – и, в ответ на мой ошеломленный взгляд, добавил: – Закрой глаза.

Я послушалась.

Сразу стало легче. Не маячили перед глазами уродливые тени неизвестных мертвецов – разбойников или несчастных путников, навсегда оставшихся в этой роще. Хотелось положить голову Арису на плечо, но я постеснялась – уткнулась лицом в колени.

– Ну вот, – одобрил Горыныч. – Можешь поспать.

– Издеваешься?

– Нет.

– А ты?.. Будешь спать?

– Нет.

– Из-за них?

– Из-за них тоже – если мы оба заснем, они до нас, пожалуй, доберутся.

Ну вот, а я только-только поверила, что эти тени-призраки действительно не опасны!

– Почему они здесь? Тут… что-то случилось, в этой роще? Что-то плохое?

– Они в любом лесу есть. Раньше лешие за ними смотрели, а теперь здесь нет леших, – он усмехнулся. – Почти.

– А, может, скажешь им уйти?

– Вряд ли они послушаются… Ты, правда, спи лучше. Я постерегу.

Утро долго-долго не наступало. Я устала сидеть и потихоньку сползла на бок, свернувшись калачиком. Пару раз открывала глаза и тут же снова зажмуривалась. Успевала заметить, что Арис, сидящий рядом, смотрит на этот потусторонний хоровод так, словно уродливые тени – лишь часть лесного пейзажа, пусть и не очень привлекательная. Видно, думал о другом, о чем-то более неприятном, чем лесные призраки.

Лишь только небо едва заметно посветлело, тени-призраки исчезли. Мы с Горынычем умылись водой из фляг и, отвязав лошадку, которая выглядела напуганной и уж никак не отдохнувшей, решили вернуться к дороге.

Когда в просветах между деревьями показался широкий луг, лошадь остановилась, зафыркала, замотала головой, не обращая внимания, что царапается о ветки.

– Тише, тише, – Арис гладил ее по морде, пытаясь успокоить, потом закрыл ей ладонями глаза. – Тише, ну чего ты?

Лошадь неожиданно сильно дернулась в сторону, стукнувшись о ствол. На бархатистых губах выступила пена. «Неужели это из-за призраков?» – подумала я, в ужасе отступая от взбесившегося животного, и в тот же миг страх накатил волной. Чужой страх. Черные твари Пустоши, черные тени, сопровождавшие меня уже несколько дней, сжались, скукожились, затаились, словно и нет их. Это было так странно, что я попыталась потянуться к ним, позвать, но зов остался без ответа.

Лошадь прыгала и брыкалась, а когда Горыныч сорвал с нее уздечку – с терском кинулась в заросли. Звук ломаемых веток и шорох листвы скоро стих. Мы с Арисом переглянулись.

– Что с ней? – шепотом спросила я.

– Может, нечисть какая-то ночью попортила…

Стук копыт заставил нас обернуться к дороге. Несколько всадников проскакали мимо – кони несли во весь опор, не обращая внимания на крики и ругательства. Сидевшие в седлах мужчины выглядели странно: в серых рубахах и кожаных безрукавках с бляхами, с заплетенными в тонкие косички волосами.

– Иштранцы? – догадалась я. – Это они стреляли ночью?

– Вряд ли. Наверное, кто-то из колдунов.

– А если…

Арис шикнул на меня, призывая помолчать. Было тихо, солнце еще не встало. Туман рассеялся, но в сумерках силуэты казались нечеткими, размытыми. И вот где-то на дороге, за серыми полосами стволов, появилось бледное пятно. Оно двигалось – не быстро, не медленно, постепенно приближаясь. Сперва виделось, будто идет кто-то, но для человека силуэт был высоковат, да и двигался как-то несуразно, переваливаясь и подпрыгивая. Ветер, легким шорохом отзывавшийся в листьях, замер, и стали слышны тяжелые, шлепающие шаги: раз-два, раз-два… Неизвестный подходил ближе, и вскоре стало видно, что по дороге идет, сутулясь, одетый в лохмотья бородатый мужик. А на плечах у него сидит женщина: старая или нет – не разберешь. Волосы седые прыгают в такт тяжелым шагам. Высоко торчат из-под серого, ободранного подола острые колени, одна рука – тонкая, костлявая – держит за волосы мужика, словно за уздечку, пальцы другой сжимают угол широкого платка, когда-то белого, но теперь безнадежно испачканного. Раз-два, топ-шлеп: мужик идет, переваливаясь с ноги на ногу, и при каждом шаге капают с платка на землю тяжелые капли. В сумерках они кажутся черными, но обоняния касается соленый запах, и я понимаю вдруг, чего испугалась наша лошадь, и чем на самом деле щедро вымочен платок. Понимаю – и не могу сдержать крика. Из горла вырывается лишь едва слышный писк, а ладонь Горыныча закрывает мне рот. Но – поздно… Бородач с тяжелой ношей останавливается, и та, что сидит у него на плечах, водит длинным носом, словно принюхиваясь, поворачивает голову… И Арис прячет меня от ее взгляда, прижимая лицом к своему плечу.

Кричу. Беззвучно. В ушах свистит и воет, словно мы не в летнем лесу, а в самом сердце злой зимней вьюги. Чужой взгляд режет спину тонкими лезвиями и, кажется, вот-вот доберется до самого сердца…

Свист смолкает в миг. Теперь слышны только шаги: топ-топ, шлеп-шлеп. Удаляются, стихают. А рядом, у моей щеки, все громче: тук-тук, тук-тук… Мое сердце отзывается испуганными, тяжелыми ударами, ноги подгибаются, словно ватные. Арис пятится и, упершись спиной в дерево, шумно выдыхает, словно все это время и вовсе не дышал. Держит меня едва-едва, так, что приходится схватиться за его плечи, чтобы не упасть.

Мы стоим, почти не двигаясь, и проходит немало времени, прежде чем я решаюсь поднять голову и посмотреть – нет, не назад, на дорогу – на Ариса.

Он кивает и не сразу отвечает на безмолвный вопрос:

– Все. Ушли.

И только тогда несмело оборачиваюсь через плечо – на дорогу, виднеющуюся сквозь заросли. И испуганно ахаю, увидев кровь на рукаве. Дотянулись таки, поранили?

Арис успокаивающе касается моей руки, и я понимаю, что кровь – не моя: черный рисунок, знак земли на его запястье словно изрезан лезвием – каждая линия наведена глубокой царапиной. Одинокие капельки крови стекают по коже и прячутся под закатанным рукавом.

– Сейчас, сейчас, подожди, – я суетилась с застежками рюкзака, а потом долго рылась, пытаясь найти замотанную в кульки аптечку. – Сейчас…

Ветер ожил, но по-прежнему лишь шорох в ветвях – и никакого другого звука. Арис тяжело сел на землю – почти упал. Чтобы не пачкать рубашку – опустил руку, и кровь стекала по пальцам.

– Ладно тебе… Всего-то царапины.

– Всего-то! Вон крови сколько… Подожди, сейчас перевяжу… Или спиртом… надо?

Что-то еще тараторила без остановки, потому что стоило замолчать хоть на несколько секунд – начинал дрожать подбородок, и слышно было, как стучат зубы. Руки тоже тряслись, да так сильно, что я далеко не сразу смогла приложить широкий бинт к порезам на Арисовом запястье. Горыныч поймал мою ладонь, легонько сжал: