Дидье Ковеларт - Принцип Полины

— Я не забуду, что ты для нас сделал, парень. Долг чести, ты знаешь, что это для меня значит. Хочешь орден Искусств и Литературы, передачу на Франс-Кюльтюр, кресло в Академии, должность директора культурных программ на Франс-2? Только скажи.

Я поблагодарил, не попросив ничего конкретного. Трудно сказать, сколько блефа или наивности было в его монологе туза. Во всяком случае, помимо вновь приклеившегося ко мне пластыря, я понял одну вещь: в одиночестве, иссушившем меня после смерти Улисса, мне нужен был друг. Что-то вроде старого кореша-однополчанина. Я не знал, какой будет моя встреча с Полиной, но пока она вновь стала связующим звеном между нами.

— Ты, верно, здорово переживал, что малышка Луиза тебя бортанула, — продолжал он, явно радуясь за меня. — Соседи мне рассказали. Вовремя я, а? Прокатишься в Англию, развеешься. И успокою тебя сразу: если хочешь Полину, оставляю ее тебе. Я-то до нее теперь недотягиваю. Лучшая из выпуска в Оксфорде и будущий Гонкур — вот это будет пара века!

Действительность вдруг настигла меня в сточной канавке на авеню Жюно. Завтра утром нам с Самирой предстояло настелить двенадцать паласов в офисном здании в Исси-ле-Мулино. Стройка века для нас. Премия, необходимая, чтобы заплатить моему дантисту. Я сказал Максиму, что не могу отвлекаться: я с головой погружен в роман, которого мой издатель ждет к концу месяца.

— Ну и что, возьми рукопись с собой, поработаешь в Евростаре. — Прежде чем я успел ответить, он открыл багажник «Даймлера». — Я заказал нам два места в бизнес-классе, тебе никто не помешает. Выезжаем завтра в восемь часов.

Багажник оказался битком набит чемоданами, чехлами с одеждой, папками и всевозможной снедью — похоже было, что Максим жил в машине. Он закинул на плечо саквояжик, взял большую дорожную сумку от Черутти и повел меня к моему дому.

— Я забронировал номер в «Гeopгe V», но если ты можешь меня приютить, тогда уж лучше у тебя. А то всю дорогу в отелях, обрыдло. И мне надо уйму всего тебе рассказать. Черт, до чего же я рад тебя видеть, ты не представляешь! Знал бы ты, чего мне стоило помешать тебе написать обо мне, но пока я не заполучил досье, ты рисковал головой, — постойте, мадам, я придержу вам дверь.

Он помог консьержке вынести мусор, после чего похвалил моего пресс-секретаря, мол, правильная дамочка, своих не сдает: она отказалась дать ему мой новый адрес, и ему пришлось просить Полину взломать базу данных авторов издательства «Портанс». Я даже не отреагировал, огорошенный его предыдущей фразой.

— Живешь на халяву, ни тебе квартплаты, ни налога, ты все понял в жизни, — продолжал он на лестнице. — Клевая хаза.

Я предупредил его, что никогда не принимаю гостей: в квартире ужасный беспорядок, и у меня нет второй кровати. Он успокоил меня: прожив пять лет втроем на девяти квадратных метрах, не привередничают.

— Но тебе было бы лучше в «Георге V»… — робко начал я, доставая ключи. — Это же один из самых роскошных отелей в Париже.

Он взял меня за руку и вставил ключ в замочную скважину.

— Настоящая роскошь, старина, — это когда можешь выбирать, с кем тебе жить. Все остальное — вопрос декора.

Уловив смущение в моем взгляде, он подбодрил меня тычком и бросил свою сумку на диван в гостиной.

— Ты правду сказал, бардак еще тот. Если тебе удается не заблудиться во всех этих бумажках, ты герой! Давай угости меня пивом, и я поведу тебя ужинать.

Он без приглашения прошел на кухню, где была разложена моя рукопись. Взялся за ручку холодильника и замер перед фотографией голой Полины на четвереньках.

— Вот оно как, ты сохранил на память! — обрадовался он. — Хороша она была все-таки в койке, ничего не скажешь… я — то думал, что со временем приукрасил.

Ностальгически вздохнув, он провел пальцем по контуру ее грудей, словно бы парящих над простынями. Потом повернулся ко мне с насмешливым сочувствием, показывая кусочек члена, который мои ножницы отрезали у лона Полины:

— Себя-то ты не очень любишь, а?

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять его слова. Он подумал, что фотография сделана автоматической съемкой. Я тихо сказал: — Это был не я, Максим. Снимок сделан снаружи, телеобъективом.

Он нахмурил брови, наклонился к фотографии, едва не уткнувшись в нее носом.

— Постой, постой… Это у нее в Гренобле, ага! Ты застукал ее с другим, пока я сидел? Да?

Но когда это было?

Его губы кривились в вымученной улыбке, какой я прежде у него не видел. Этакая показная беззастенчивость, побуждающая к обидным откровениям. Я успокоил его:

— Это не другой, Максим. Это ты.

У него отвисла челюсть. Казалось, это ранило его больнее, чем если бы Полина тайком изменила ему. Наконец он сглотнул, положил холодную руку мне на плечо и заключил, чтобы разрядить атмосферу:

— А ты, стало быть, отрезал мне конец. — Я уточнил, что снимок был в отчете частного детектива, приложенном к его судебному досье, которое я получил через анонимного посредника. Он стукнул кулаком по фотографии так, что отлетел магнит, державший ее на холодильнике.

— Как же я был прав, черт побери! Знал ведь, что они возьмутся за нее, если я не сделаю вид, будто она мне по фигу! И где он, этот отчет?

— Я все послал в «Канар».

— Чего? Да ты больной на всю голову!

— Кроме фотографии. Я думал, что правильно делаю… Они ничего не напечатали, не беспокойся.

— Тоже мне, удивил. Но ты оставил себе дубликат!

— Нет.

Он медленно провел рукой по лицу.

— Твою мать. Что там было, в этом отчете?

Про президента и про меня?

Я напряг память, чтобы опять что-нибудь не ляпнуть.

— В общих чертах, наркоторговцы заплатили тебе, чтобы ты его убил в 1981-м, но он тебя перевербовал…

Его кулак обрушился на стол с такой силой, что листки моей рукописи рассыпались по полу.

— Враки! Мне было девятнадцать лет, и я хотел угнать его тачку со стоянки ресторана, где гуляла свадьба, вот и все. Только он свалил с праздника раньше, чем я думал, со своим тогдашним водителем, итальяшкой, и тот кинулся на меня с ножом. Я-то умею за себя постоять, так двинул его ногой, что он сам на этот нож напоролся, да еще и толкнул своего патрона, и тот раскроил себе черепушку о радиатор «Даймлера». Вот тут-то я его и узнал. Робер Сонназ! Ну влип так влип! Это же он спас «Ассоциацию Маршероль», где мой папаша был вратарем. Извини, я не нарочно.

Осознав масштаб бедствия, он собрал с пола листки и принялся складывать их по порядку, невзирая на мои протесты.

— Короче, сел я за руль и повез их в больницу По дороге все умолял президента простить меня. Рассказал ему всю мою жизнь, как папаша запил горькую, после того как выбил мениск, как старший брат меня лупил, как я завербовался в семнадцать лет в альпийские стрелки, как мыкался, когда меня из армии турнули за то, что вступился за гомика и отмутузил двух унтеров. И он, вместо того чтобы подать жалобу, возьми и найми меня вместо того итальяшки.