Сергей Саканский - Три источника (сборник)

Сквозь кусты Генка видел ребят, все что-то суетились, нагибались, быстро двигаясь, как насекомые – Леха был среди них, самый крупный. Генка поставил Леху себе на ладонь. Издали Леха был не больше гриба. Генка смутно подумал, что и Лехе бывает плохо – ведь болеет же он иногда. Когда Леха ест, ему вкусно…

Несколько минут Генка странно жалел Леху, как жалеют любое животное – за то, что оно живое и умрет… Это был недолгий, смехотворный приступ: вскоре Генка опять возненавидел его. Яма ждала.

Кто-то большой медленно и шумно продирался сквозь траву. Дергались стебли один за другим, отмечая его путь. Генка разгреб траву. Черный жук замер под его взглядом, угрожающе подняв рога. Генка представил себя на его месте, когда нечто огромное смотрит сверху, легко раздвинув лапами верхушки деревьев. Он подумал, что жуку очень страшно и больно, когда его берут на руки, осторожно взял жука и высоко поднял его над головой.

– Жук! – заорал Генка.

– Жук! – радостно заорали все, мигом забыв какое-то дело, только что творимое сообща, и сразу все наше внимание переключилось на Леху, который принял жука из рук Генки и тщательно его осмотрел.

– Смерть агрессору! – сказал Леха и на вытянутой руке, что бы видели все, казнил жука при помощи кусочка стекла.

– Так будет с каждым, – твердо сказал он, – кто посягнет на наши святые идеалы.

– Ты умрешь, подлая сволочь! Ты умрешь, умрешь, умрешь! – шептал Генка сквозь зубы, плетясь позади всех.

В тот день заманить Леху в лес, то есть, улучшить минутку и наедине сказать ему про клад, не удалось. Билеты в кино пропали.

Вечером кто-то предложил бросить Жабрам дымовуху, но когда дымовуха была уже почти готова, Женька-Харкота нашел дохлую крысу, и Леха решил, что крыса лучше.

У Жабров была закрыта форточка, Генка забрался на карниз, выступ в стене на высоте роста ребенка, и заглянул в окно. Комната была слабо освещена. На диване сидела старшая Жабра, а рядом с нею – Боря Либерзон. Спустя три месяца он изобьет будущего мотогонщика Артура Лосовских и отца его, но в тот вечер никто, понятно, об этом не знал… У Жабры были хорошие светлые волосы. Она что-то серьезно говорила Либерзону. Генка доложил Лехе.

– Счас ебаться начнут… – оживясь, сказал Леха.

Все тихо, шипя друг на друга и грозясь кулаками, устроились на карнизе. Витька стоял рядом с Лехой. Он слышал, как Леха дышит. Витьке было плохо видно.

– Может, шугануть? – предложил Генка.

– Рога обломаю, – прошептал Леха, жадно вглядываясь в полумрак комнаты. – Любовь – дело святое…

Крысу закинули в другую квартиру.

Генка и Витька тогда еще не смотрели на девчонок, хотя внутри нечто начало ворочаться, а некоторые их сверстники уже выпасывали в лесу гуляющие парочки и перелистывали страницы запретных книг. Генка и Витька пока еще строили рожи будущим женщинам, еще не дрались за них, но уже не дрались с ними…

Много лет прошло, пока Витька так же, как сейчас Либерзон, оказался вдвоем с девушкой. Тогда была осень, они катались на чертовом колесе, потом сидели на лавочке в парке, и Витька молчал, презирая себя и ненавидя девушку, которую любил первой любовью; и все это кончилось фантастически, как в душном сновидении подростка, – она сама поцеловала его и поспешно опрокинулась на кучу сухих листьев, задирая юбку до самых грудей. Это было началом Витькиной семьи.

Я любил ее, отчаянно сознавая, что она некрасива. Я любил ее даже за это и жалел за это, понимая, что я – только я – уродливый и жалкий, гораздо более других, холеных, успешных и сильных – достоин ее. Так испокон веку было: некрасивый дед выбрал некрасивую бабку, отчего появился на свет некрасивый отец, который взял в жены некрасивую мать, вследствие чего и родился он, некрасивый Витька, женившийся, разумеется, на…

Лежа в постели, он прислушивался, как пьяный отец ругается с мамкой, а когда все стихло, прошедший день проплыл в его сознании, и ужас опять овладел им.

Витька вспомнил, как Генка угождал Лехе – и с жуком этим, и на карнизе, и вдруг понял самое очевидное – они в сговоре, и это не ему, а мне приготовлена яма…

Витька сел на кровати. Так, значит, что яму я копал для себя, ту самую яму, где будут лопатой долбить меня с болью и кровью по тыкве, а после зароют… За что? Почему?

Мотив казался Витьке самым что ни на есть естественным – за то, что он не такой как все, за то, что презирает этих всех и не собирается всю жизнь жить среди них, а уедет в какие-нибудь далекие дали, где будет блистательным поэтом, и вот тогда все полюбят его…

Он долго не спал в ту ночь, лопата мерещилась ему, лопата и яма. Он не боялся смерти – он вообще о ней не думал – боли боялся, крови, глины… Ему казалось, что и после смерти он будет чувствовать, как его заволакивает этой глиной, жирной, лоснящейся на срезах. Засыпая под утро, он знал, как поступит, только очень боялся этого поступка.

Я много думал потом, что заставило меня совершить это, что, кроме страха – неужели только страх руководил моей судьбой?

Я помню то утро – оно было темно-розовое, оттого что пришли, наконец, облака, невидимые за дымкой лесного пожара, но каждый чувствовал их и поднимал голову, вглядываясь в слепое небо.

Все случилось как бы само собой, как по заранее написанному сценарию. Витька зашел за Генкой и, дрожа, сообщил, что Леха сидит один на бревне. Генка приказал идти в лес, и Витька скрылся.

– Думаешь, клад? – спросил Леха, и глаза его насмешливо заблестели: не верит.

– Клад, конечно, – сказал Генка, и голос его был фальшивым, словно на школьной сцене.

– Ну ладно, – деловито сказал Леха, – Сразу запомни: тебе восемь процентов.

– Хорошо, – сказал Генка и понял, что снова ошибся – не надо было так поспешно соглашаться.

Долго шли молча. Генка подумал, что так же вот они могли идти и за настоящим кладом – ведь существуют на свете клады…

В лесу было темно, как вечером. Низко над соснами пролетел пожарный вертолет, и оба кинулись под елку, тесно прижавших друг к другу. Генка слышал, как бьется внутри Лехи сердце – или это было его собственное…

– Слушай, Хлюп, – сказал Леха, – а если кто уже нашел его и ждет нас там с лопатами, а?

Генка остановился.

– Может, вернемся? – проговорил он.

– Трусишь, Хлюп. Впервые на серьезное дело пошел и трусишь. А как время придет магазин брать, да сторожа тяпнуть – обосрешься совсем?

Генка пошел, задрожав от злобы. Он вспомнил, зачем он это делает – вот именно для того и делает, чтобы время не пришло сторожа…

Вот и яма, знакомая, которая много времени была перед глазами, яма. Генка покосился под ель: лопаты и тяпка на месте.

– Вот и лопаты! – весело воскликнул Леха, и схватил одну, самую легкую.