Сергей Саканский - Три части (сборник)

– Вот-вот, – сказал отец. – Такие слова у меня поперек горла стоят. Я было хотел тебе ответить, что кораблеблять… Вот опять. Я университетов не кончал. Я в другие места кончаю, – он шутливо боднул мамку в грудь, и та, столь же шутливо, шлепнула отца по щеке.

Вечером, укладывая Жабру спать, баюкая его, мамка прошептала ему в ухо, жарко дыша жареным луком:

– Я ну шучу. Я тебя убью и все.

Много прошло лет прежде, чем Жабра понял, осмысляя подробности того дня, что его мать была самой ординарной блядью, которая на его глазах познакомилась в парке со студентом и немедленно ему отдалась. И тыкал этот успешный юноша его молодой матери, вероятно, в анальное отверстие, поскольку именно таких женщин, что позволяли мужчинам данную операцию, и называли в те времена блядищами сраными.

Подрос, значит, немного наш Жабра, в школу пошел. Он уже знал, откуда берутся дети и кем была его покойная мать. Рак у нее открылся скоротечный. Как раз в прямой кишке. И уже не ясно и не важно, причиной ли, следствием была эта жалкая смерть, но Жабра всю жизнь оправдывал свою мать: она знала, чувствовала, что скоро умрет, поэтому и еблась с каждым встречным мужчиной, а об опасности анального секса в те далекие годы не думал никто.

Меж тем, была еще одна Жабра, женского рода, Жабра большая – старшая сестра, которую одноклассники сначала звали Рыбкой, но, прослышав, что малыши окрестили братца Жаброй, тоже стали звать Жаброй.

Обе Жабры были соответственно похожи как брат и сестра, но то, что делало Жабру мальчика уродливым (большой рот, круглые глаза), как раз и красило Жабру-девушку. Да и черты характера (трусость, мягкость) были у них одни и те же, что столь же трогательно украшает девушку, сколь уничтожает, собственно, Жабру.

Жабра-девушка была красавицей. Боря Либерзон любил ее первой любовью. С самым серьезным лицом он стоял над унитазом, вызывая туманный образ своей тайной возлюбленной, который все тучнел, наливался, очерчивался все резче, весомее и вдруг, в момент семяизвержения, в самый этот сладкий момент превращался в дурашливую круглоголовую мультипликацию ее младшего братца. Жабра был отвратительной, вызывающе бессмысленной карикатурой. Само существование этой второй Жабры унижало и мучило влюбленного Либерзона.

С каким наслаждением он взял бы ее за хвост и отбил несколькими размашистыми ударами о край стола, как мужики отбивают воблу. Но положение обязывало любить меньшого братца возлюбленной, ибо именно через него он мог подобрать ключ к ее сердцу.

Жабра был искренне удивлен, что столь сильный, уважаемый в народе человек вдруг стал его лучшим другом. Как-то раз он нагнал Жабру после школы, когда тот шел, балансируя на краю бордюра, и – вопреки его предположению, что сейчас его будут снова бить и мучить – солидно и взросло с ним заговорил.

Он рассказал Жабре, откуда и как появляются дети и подтвердил мою сентенцию о том, что мать и отец Жабры безусловно ебались, не ощущая, в отличие от меня, за собой никакого греха. Жабра согласно и страстно кивал, слушая. На меня вот обиделся месяца три назад, а Либерзон – это другое совсем.

Так обычно бывает с женщинами. Тебя не слушает, возражает, кривляется, но – когда другой скажет ей то же самое – рот распахнет от восторга. Слабы мы все, несовершенны и отвратительны.

Жабра признался Либерзону в том, что собирает марки. Либерзон екнул своим влюбленным сердцем: он и не мыслил, что цель будет достигнута столь быстро. Уже через несколько минут он сидел с малышом в комнате, держа на коленях жалкий его альбом, а Жабра-девушка заваривала на кухне чай. Отец и мачеха, разумеется, были на работе – где ж им быть еще?

Мысли ее путались, женским своим чутьем она понимала, что не марки пришел сюда смотреть этот курчавый и красногубый, глазастый и жгучий… Неужели всё, наконец, случится? – думала она, надевая на чайник тряпичную куклу-теплодержалку в широком сиреневом сарафане и почему-то вспоминая маму. Ах, да! Было у мамы когда-то такое платье: отец выбросил его на свалку вместе со всеми другими вещами. Да, пусть и останется теплодержалка как маленький домашний памятник маме. Жгучий и глазастый, красногубый и курчавый навсегда заберет ее из этого дома.

Либерзон разглядывал Жабру девушку поверх околоземных пейзажей и серебристых капсул космических аппаратов. Девушка была в сатиновых шароварах, две половинки натягивали материю и лоснились аппетитными выпуклостями, будто подмигивая издалека. Раз в дверном проеме кухни сочно блеснул ее прямо направленный взгляд. Либерзон похвалил Жабру за то, что малыш собирает «Космос», а не «Флору и фауну».

– А почему «Космос» собирать лучше, чем «Флору и фауну»? – спросил Жабра.

– Потому что «Флоры и фауны» очень много, и ее за всю жизнь не собрать, – значительно ответил Либерзон.

Ну и что? – подумала Жабра-девушка на кухне, уже разливая чай в три бордовые чашки, и жгучий, курчавый, чубастый тотчас ответил на ее мысли из комнаты:

– Марки о космосе появились недавно, с тех пор, как запустили первый спутник. А зверей и растения печатали на марках с тех пор, как марки вообще появились. Если ты будешь собирать «Космос», то когда-нибудь соберешь его весь, который есть в мире. Полная коллекция.

Полная коллекция! – мысленно повторила Жабра-девушка. – Вот оно что. Вот, какой он мудрый, этот чубастый, курчавый и жгучий.

– Боря Либерзон, – представился он, когда девушка вошла в комнату с подносом.

– Да знаю я, что ты Либерзон! – с грубым восклицанием, будто бы на что-то сердясь, сказала Жабра-девушка. – Я всех во дворе знаю.

После этого чаепития Либерзон получил право заходить, когда ему захочется, а хотелось ему теперь каждый день. Жабра вскоре понял, что ходит его новый друг не к нему, а к сестре.

У них уже давно был телевизор, назывался он «Рубин-106». Отец и мачеха строго-настрого запрещали включать телевизор днем и поручили старшей сестре контролировать несмышленого Жабру. Бедняга не мог включить телевизор даже тогда, когда сестра уходила гулять, поскольку, возвращаясь, она непременно клала свои большие белые ладони на выпуклую сущность телевизора и проверяла его тепло. Если телевизор был теплым, она зажимала голову Жабры меж своих колен, спускала его штанишки и размашисто полосовала братика розовым резиновым шлангом от душа, назначая какое-то определенное для нее количество «плетей» – от пяти до пятнадцати, в зависимости от степени нагрева телевизора. Всё это, конечно, способствовало развитию навыков счета у несчастного Жабры.

Теперь всё изменилось. Сестра сама включала телевизор и Жабра смотрел – и «Белочку», и «Медведя», и «Утёнка», но не было радости в его глазах, отражавших голубой квадрат экрана, потому что за стеной, в спаленке сестры, коротко, но часто пилили доску, и Жабра уже понимал, что это значит.