Джон Гарднер - Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы

На миг она смутно ощутила, что за домом неподвижно, не замечая палящей жары, сидит призрак Саймона Бейла и вслушивается в темноту, несокрушимый, как гранит, слышит все, что они говорят, и все, о чем думают, слышит отдаленный пока еще многими милями шум (не ветра ли?), несущий им отмщение, неуловимую ужасную перемену. Спасения нет. Кэлли вслушалась всем своим существом. Ушло.

Джордж Лумис отлично понимал, что не добьется толку. Бросив взгляд в сторону двери, где стояла Кэлли — миловидная на свой особый хмурый лад, с загнанным, упрямым выражением лица и разгорающимися от гнева щеками, — он подумал, что на месте Генри, наверное, дурил бы точно так же.

Генри сидел не шевелясь — такой же неподвижный, как дремлющий у порога огромный старый пес, такой же большой и такой же усталый, — большой и темный, как старинное строение из валунов, сланца и крошащейся глины, которое поглядывало с Вороньей горы в мглистую глубину долины. (Это была сторожевая башня, рассказывал дед, построенная еще до войны за независимость, и построил ее их предок, тоже Лумис. «Башня Нимрода, — сказал дед, — такова тщета гордыни человеческой!» И Джордж, ему в ту пору было десять лет, запрокинув голову, смотрел на башню, испытывая гордость и необъяснимый стыд за эту гордость — подобно деду.) Генри Сомс держал пачку имбирного печенья, поставив локоть на подлокотник, и его рука была (во всяком случае, казалась) такой толстой, что Джимми, зайдя за нее, мог скрыться из виду, как за стволом дерева. Кэлли бросила Джорджу многозначительный взгляд — как в телефильме, подумал он, — и опять ушла на кухню. В позолоченной люстре — продукция фирмы «Макс Пай», — свисающей на цепи с середины потолка, светились лишь две тусклые лампочки. (Люстру выбрала, конечно, Кэлли, Генри никогда бы на такую не польстился.) Одна из лампочек отражалась в картине, висевшей над каминной полкой с часами, высоко над головой Генри — написанное в коричневатых тонах (картину подарила Элли, так ему объяснил однажды кто-то из супругов) изображение молящегося Иисуса. Телевизор, стоящий в углу, который Кэлли называла «музыкальный угол»: радиоприемник, проигрыватель, телевизор, прогнувшиеся самодельные полки с пластинками и старыми телепрограммами, — был включен, но работал без звука, и изображение мелькало. Казалось, будто все время падаешь куда-то в бесконечность.

— Генри, что тебя изводит? — спросил он.

Генри хмуро улыбнулся.

— Со мной все в порядке. — Он положил одно печенье в рот, не откусывая, целиком, и ждал, пока растает. — Как дела? Тебя что-то совсем не видно.

Джордж выудил двумя пальцами из кармана сигареты, вытряхнул из пачки одну штуку и зажал ее между губами. Вынул спички.

— Не будем отклоняться, Генри. — Он взглянул на спичечный коробок, подумал и решил действовать напрямик. — Перестань так лопать, а то ты себя угробишь. Сам ведь знаешь.

Малыш на четвереньках ползал по ковру, катил затейливым маршрутом желто-черный мусоровоз, обводя контуры полинявших, стершихся от времени цветов. Личико у него горело нездоровым румянцем, как у матери. Мусоровоз подъехал к ноге Генри и перевалил через ботинок. Мальчик с нерешительной улыбкой взглянул на отца. Он был похож на маленького эльфа — над глазами кустиками торчали светлые взъерошенные бровки. Генри все молчал.

— Ты представляешь, как это скажется на Джимми? — спросил Джордж.

Генри качнул головой и слегка вздохнул. Его руки теперь вяло лежали на коленях, у самых чашечек, там, где кончался живот. Пуговицы на рубашке расстегнулись в двух местах, виднелось тело, серая потная кожа, черные с проседью курчавые волосы. Под мышками темнели пятна пота.

— Генри, хватит дурочку ломать. Я пришел с тобой поговорить, и не увиливай. Вопрос задан, я жду.

Генри, кажется, встревожился. Встревоженным он выглядел всегда, из-за жировых складок, разбегавшихся по обе стороны от носа, словно волны за кормой шлюпки, но сейчас он, казалось, был особенно встревожен.

— Джордж, прости, пожалуйста, — сказал он. — Боюсь, я забыл, о чем ты меня спрашивал.

— Я сказал, — сердито, хмуро начал Джордж, но он и сам забыл, о чем спрашивал, и сделал паузу, припоминая. — Я сказал: ты представляешь, как это скажется на Джимми, если ты убьешь себя?

Даже для него самого этот вопрос прозвучал как реплика из фильма с Лореттой Янг. Будто пожалев его, Генри ответил:

— Я не знаю, Джордж.

— Ну и дурак, — сказал Джордж, глядя поверх его головы и стараясь по возможности выправить нескладное начало. — Я говорю серьезно. Слышишь? От тебя только требуется прекратить обжираловку во искупление.

Генри внимательно разглядывал пол и из вежливости не клал в рот печенье, которое уже держал в руке. Джордж слушал тиканье часов. За открытым окном все было тихо, неподвижно, и ярко светила луна. Генри наконец сказал:

— Может быть, в этом и заключается ответ?

— О черт, — сказал Джордж. Он чувствовал себя примерно так же, как много лет назад, когда отец спрашивал его: «Где это вы пропадали, молодой человек?» Хорошо зная, что, как всегда, нигде он не был и, как всегда, не делал ничего, а лишь мотался по горным дорогам на мотоцикле в смутной надежде: вдруг что-нибудь произойдет, вдруг неожиданно преобразившийся мир обернется гангстерским кинофильмом, кинофильмом про любовь, что угодно, лишь бы не эта тягомотина — трухлявая страна (однако не разложившаяся настолько, чтобы вызвать нездоровый интерес), трухлявый шестнадцатилетний мальчик, слишком робкий и добродетельный (преисполнена брезгливости его трухлявая душа) даже для того, чтобы подглядывать в окно автомобиля за влюбленными. Иногда ему кажется, он всю жизнь знал, что кончит свои дни калекой с железной скобкой на ноге, с пустым рукавом, а в будущем его ждет что-нибудь и того похуже. Как-то недавно ему пришло в голову, что он пожертвовал ногу и руку добровольно, как делавары, которые отрубали себе конечности, чтобы предотвратить еще горшую пагубу. Мысль показалась сперва интересной, но после минутного раздумья он понял, что все это выверты, литература, мысль никчемная и занудная, как всякое сочинительство, и ему стало тошно, хоть волком вой.

Он начал приходить в себя. Шевельнулась портьера, и вновь все замерло. Фраза из дрянного фильма: «Может быть, в этом и заключается ответ?» Сказана не свысока — просто сказана. А еще это похоже на болтовню во время одного из старомодных чаепитий в гостиной его матери. «Изумительно», — щебетали они. Все у них было «изумительно». (Он похоронил мать, исполняя ее желание, в металлическом гробу с оконцем, в которое видно было ее теперь уже нетленное лицо.) Генри ведь отлично знает, что он явился сюда по просьбе Кэлли, и знает: разговаривать не о чем, он и без него обдумает все на досуге, если захочет, самое пылкое участие ничего не изменит. Генри же, в конце концов, не слабоумный. Даже если бы Джордж не пришел, Генри все равно бы ощущал его поддержку. (Хотя и это, собственно, мало что значит: так, предрасположение двух людей, ставших друзьями по капризу места и времени.) Чего же больше? У тебя есть друзья, помнить об этом полезно, и Генри не такой дурак, чтобы себя оплакивать, — он помнит. Вот и все.