Альфред Дёблин - Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу

Эдвард, запинаясь, сказал:

— О чем ты, мама? О, господи, о чем ты говоришь? Я не понимаю ни слова.

— Ты… отомстил за меня и за своего отца, за своего настоящего отца. Ты его не знаешь. Нет, Гордон Эллисон не отравил его, но все равно твой отец скитался по земле, как призрак… Как призрак среди живых людей. И я тоже. Ты его не видел в обличье призрака, но он подталкивал тебя, взывал к тебе, так же как и ко мне. Впрочем, быть может, он и впрямь умер, тогда его тень и впрямь понукала тебя, понуждала к действию.

— Я позову на помощь, мама, зачем ты мне лжешь?

— Тебе больно? Этого я не хотела, Эдвард, дорогой сынок. Но ведь сегодня у нас праздник. Для нас это большой день.

Эдварда трясло. Не вставая с места, он сжал кулаки.

— Что случилось с отцом, мама? Ответь. Перестань придумывать. Я жду ясного, вразумительного ответа.

— Гордон Эллисон не твой отец. Сиди. Прошу тебя, сиди. Тебе уже давно пора все узнать. Иначе почему бы он тебя ненавидел? Почему мне приходилось защищать тебя?.. Он хотел тебя задушить, он бы тебя поколотил… Почему? Да потому, что знал — я не отрицала — ты не его сын. Кэтлин его дочь, а ты не его сын. Все-таки хоть в чем-то я одержала верх в нашем браке. Тебя я получила от… Глена. Потому-то я и поехала с тобой на курорт, где встретилась с Гленом. Твой настоящий отец и я хотели порадоваться вместе.

— Он… мне… не… отец?

— Почему это тебя пугает? Ты должен ликовать, как ликую я. Это мой подарок тебе… Разве нет? Ты меня больше не любишь? Неужели ты не видел, как я страдала? Понимаешь теперь, как мудро распорядилась судьба, как благосклонна и милостива была она ко мне и к тебе — хорошо, что он тебя ненавидел и что ты, больной, приехал сюда; тень наседала на тебя, ты не находил себе покоя, хотел все разворошить, все раскрыть… Хотел освободиться сам и освободить меня.

Эдварда трясло. Он схватился за стул.

— Нет, этого я не хотел, мама. Никогда. Не дотрагивайся до меня. Не прикасайся ко мне («распутница и блудный зверь, кровосмеситель, не дай постели датских королей стать ложем блуда и кровосмешенья»).

Эдвард повернулся к матери. Она отпрянула от его искаженного злобой лица. (Неужели на него опять накатит, он так ужасен.)

— Эдвард, послушай меня, останься, не уходи.

Его лицо было страшно, на нем застыло выражение ненависти.

Он заскрежетал зубами, глядя на нее.

Элис вскрикнула. Эдвард хотел уйти, но не мог встать. В конце концов колено у него согнулось.

Он быстро заковылял, хлопнул дверью.

Элис пристально смотрела на дверь. Она прислушивалась к тому, что творилось внизу. Его шаги, стук палки замолкли. Но она не осмеливалась пойти за сыном. Села на постели и вытащила из-под подушки голубой клочок материи.

Элис дрожала всем телом. Она целовала голубой лоскуток, сжимая его ледяными пальцами. Обливала его слезами.

— Глен.

Ей так и не удалось показать Эдварду картину с изображением вакхических плясок. Когда Элис наконец-то спустилась в этот день к сыну, его дверь оказалась запертой. Услышав его жалобные стоны, она постучала, но он не отозвался.

Рано утром Элис разбудило какое-то шебуршение в доме. Но потом она опять заснула.

Уже среди бела дня она позвонила, лежа в постели; к ней пришла старая гувернантка, она сообщила с испугом: комната господина Эдварда пуста. Эдвард уехал. К старушке явился садовник и все рассказал: рано утром господин Эдвард растолкал садовника и сообщил, что срочно отбывает. Они поехали на вокзал, господин Эдвард имел при себе два чемодана. С первым же поездом он отправился в Лондон.

Маленькая женщина робко стояла перед Элис. Элис сказала:

— Ах, так. — И прибавила: — Спасибо.

Новость дошла и до Джеймса Маккензи, брата Элис, профессора. Он сразу же отправился на поиски Элис. Однако посередине лестницы остановился, а потом и вовсе повернул обратно. Что он ей скажет? Он ведь предупреждал. Теперь все сбылось. Джеймс был потрясен, с каждой минутой это чувство усиливалось. Он сел, но никак не мог успокоиться. Взял свои выписки. И прочел:

«Когда после долгих странствий по чужеземным странам человек благополучно возвращается домой, его встречает толпа друзей и родственников. Точно то же происходит и с тем, кто правильно прожил свою жизнь: при переходе из этого мира в потусторонний — к себе домой — его встречают, подобно добрым друзьям, собственные благие поступки».

Стало быть, они — Элис и Эдвард — своего добились. Но и по Эдварду это рикошетом ударило. Теперь очередь за Элис. Мир медленно перемалывает людей железными челюстями. Джеймс стал читать дальше.

«Благословенна отъединенность благоразумного, того, кто познал учение и стал зрячим. Благословен отказ от всяких вожделений. Благословенно состояние отрешенности от мира и бесстрастие. Благословенно преодоление чувственных радостей и власть над темными желаниями».

Они хотели все знать. Знают ли они все сейчас? И что они знают? Они бегали по лесу в поисках целебных трав, искали, искали, без конца искали, рвали травы, поедали их и отравились.

Джеймс читал дальше:

«Но существуют еще те, кто не родился, никем не стал и никем не был создан. Если бы их не существовало, то не существовало бы выхода для рожденных, кем-то ставших, созданных. Есть царствие, где нет ни земли, ни воды, ни огня, ни света, ни этого мира, ни потустороннего, ни солнца, ни луны. Тех, кто его узнал, я не называю ни непришедшими, ни оставшимися, ни погибшими, ни готовящимися родиться. В самом царстве нет ни опор, ни движения, ни предметов. Это есть освобождение от страданий».

Как мог я не заметить его ухода! Наверное, я крепко спал. Мальчику помог садовник, а он как раз и должен был задержать Эдварда. Должен был догадаться, в каком состоянии сейчас Эдвард. Да нет же, как он мог знать. Где теперь скитается Эдвард?

Джеймс стал читать дальше:

«Состояние просветления. Сумеречное состояние.

Каждый человек составляет одно целое с жизнью универсума. Каждый живет лицом к лицу со святостью. Каждый пользуется переливающейся через край благодатью святости. Жизнь вовсе не есть безбрежное море болезней, рождений, старения, смертей. Жизнь вовсе не юдоль слез, а обитель блаженства. В ней мой дух совершенно преображается и меняется; отныне он непроницаем для зависти и ненависти, гнева и честолюбия; его не охватывает больше печаль и отчаяние».

А сам я между тем охвачен печалью и отчаянием.

Да, я не сумел это предотвратить. Я ничего не сумел предотвратить. А как это вообще возможно? С чем бы я к нему пришел? Даже себя я не в силах успокоить.

В конце концов Джеймс все же отправился к Элис. Он казался себе торговцем, который предлагает негодный товар.

Когда Маккензи вошел к сестре, она стояла напротив двери перед зеркалом. Элис отложила пуховку и, чуть заметно улыбаясь, кивнула брату в зеркале. Потом взяла тюбик помады. Элис была тщательно одета и причесана. Ее густые волосы с легкой проседью ложились крупными волнами, они закрывали пол-уха. Тонкое лицо было гладким, без морщинок. Приоткрыв рот, Элис провела помадой по нижней губе. Накрасив уголки губ, она обратилась к Маккензи: