Давид Фонкинос - Воспоминания

Мой отец любил это воспоминание больше всех остальных, потому что считал — и совершенно, надо заметить, справедливо, — что это был единственный раз в его жизни, когда он проявил отвагу, находчивость и шарм. Он не мог прийти в себя от собственной смелости. Но, чтобы придать истории завершенность, необходимо уточнить, что эта девушка стала впоследствии его женой. А потом и моей матерью.

В тот день, когда мы отвозили бабушку, поведение отца меня удивило. Я не привык видеть его таким взволнованным: он был сам не свой. Обычно эмоций от него не дождешься. Я понял, что это смятение как-то связано с его собственным положением. Несколько месяцев назад он ушел на пенсию. Он, чья рабочая неделя всегда планировалась секретаршами, стал теперь полноправным хозяином своего времени. Я догадывался, что он понял всю пустоту человеческих отношений в профессиональной области. Работал он в банковской сфере, а последние двадцать лет — в одном и том же банке. Его карьера развивалась поступательно и увенчалась постом директора филиала.

В день его выхода на пенсию в банке устроили пирушку. Получилось все очень даже симпатично, можно даже сказать «сердечно». Был пунш, были красивые слова, чтобы отметить заслуги и достойную карьеру, были дружеские похлопывания по спине. Коллеги скинулись (некоторые наверняка ворчали, жаль расставаться с десятью евро, но что поделаешь, положение обязывает) и подарили ему поездку в Тунис со скидкой — в клубный отель, только дату надо было выбирать из самых нетуристических. Потом, наверное, каждый вернулся к своим занятиям, и у стола их осталось двое-трое. Отец помог расставить все по местам, выбросить пластмассовые стаканчики. Это был последний жест в его профессиональной жизни. Одна из коллег, увидев, что в бутылке еще остался яблочный сок, сказала, дружески улыбаясь: «Слушай, а забери его домой». Он подчинился не моргнув, чтобы скрыть унизительность момента: столько лет он занимал важный пост, был незаменим, а тут явится домой с остатками сока. Современный вариант чествования.

Судя по всему, отца это подкосило. Хотя я не настолько ему близок, чтобы говорить с уверенностью. Первое время он регулярно заходил в банк, и все делали вид, что рады его видеть. Работники принимались вспоминать забавные или удивительные истории, которые, пройдя сквозь фильтр времени, стали никому не интересны. Отец обменивался с коллегами обычным «как дела?», а поскольку дела шли прекрасно, то больше говорить было не о чем. Он желал всем хорошего дня и обещал зайти как-нибудь еще. Потом настал день, когда эта формула вежливости превратилась в ложь, и отец заходить перестал. И никто не поинтересовался, где он и что он. Еще какое-то время спустя отец начал задавать себе вопрос: «А не упустил ли я чего-нибудь важного, делая ставку только на карьеру? Чего-нибудь действительно значимого, общечеловеческого?» Этот вопрос, надо полагать, встал для него в тот момент, когда умер мой дед, и теперь, когда бабушка оказалась в доме престарелых, он зазвучал с новой силой. В его заботе о матери я угадывал страх перед собственной старостью. Как ни странно, меня его состояние трогало. Отец пребывал в замешательстве, колеблясь между ролью сына и ролью стареющего мужчины. Он был совершенно выбит из колеи, и это делало его восприимчивым к чужим несчастьям. Не забуду, как он в машине изображал из себя стюардессу.

К семейному портрету, который я уже набросал, пора добавить мою мать. Сам удивляюсь, что она до сих пор не появилась в моем рассказе. По правде говоря, в то лето мы ее почти не видели. Возможно, будь она во Франции, отец не переживал бы так из-за бабушки.

Главной в его жизни всегда была жена. Другие женщины ценили бы такую эмоциональную иерархию, но моя мать воспринимала вещи иначе. Она всегда была рада куда-нибудь сбежать. Как и отец, она оказалась перед пугающей равниной времени — выходом на пенсию. Мама преподавала историю в коллеже и в последние годы делала это все с большим трудом. Она любила свою профессию, преподавание было ее призванием, но даже я чувствовал, как тяжело ей тянуть эту лямку. Всю жизнь я слышал от нее: «Вот уйду на пенсию и смогу делать то, смогу делать сё…» Ей и в голову не приходило, что ее золотая мечта может обернуться кошмаром — но я забегаю вперед. Пока что она наслаждалась свободой. В первое же лето, когда ей не надо было готовиться к началу учебного года, она собрала вещички и укатила с подружками в длиннющее путешествие.

В тот момент, когда бабушку поместили в дом престарелых, моя мама путешествовала по России. Она решила прокатиться по Золотому кольцу и объехать русские монастыри. С давних времен она любила места религиозного культа, хотя обряды не соблюдала. Ей очень нравились православные церкви, где пахло ладаном — «запах вечности», говорила она. Я прекрасно помню, как она говорила это, когда я был маленьким. На Пасху мы ходили в церковь на рю Дарю, и она шептала: «Понюхай, как здесь здорово пахнет, так пахнет вечность». Мне очень нравилось нюхать вечность моим маленьким детским носиком. Все вокруг казалось мне волшебно красивым.

В то лето из путешествия она прислала мне письмо и фотографию, где она стоит под гигантской статуей Ленина. Меня это удивило: она ведь прекрасно знала, что когда большевики пришли к власти, первым делом они начали разрушать храмы. И вот она, которая обожает церкви и монастыри, как ни в чем не бывало, с лучезарной улыбкой позирует на фоне Ленина. На той фотографии у нее необыкновенно счастливый вид. Подозрительно счастливый. Я был удивлен, когда она собралась в путешествие сразу по окончании учебного года. Что ей теперь мешало перенести поездку на осень? В сентябре цены гораздо ниже. И ей необязательно вписываться в расписание трудящихся масс. Однако она решила упорхнуть немедленно. Похоже на бегство. На страх. Но страх чего? Может, она боялась остаться один на один с моим отцом? Она его любила, в этом не было сомнений. Но им теперь предстояло вместе сидеть дома: днем и ночью с глазу на глаз. Уже не будет никаких конгрессов для банковских работников. Не будет коллективных поездок в Прагу с учениками старших классов. Когда-то мать мечтала об этом моменте, но ее пугала перспектива достичь его одновременно с отцом. Она бы предпочла, чтобы он продолжал работать. Собственно, они на это и рассчитывали, но дирекция банка не предложила отцу остаться. Надо было освобождать место для молодых, поднималось новое поколение. Их поколение могло теперь сидеть дома. Я понимаю родителей: такое непросто пережить. И вполне могу понять, почему мама решила ехать в Россию с началом каникул. Ездить по монастырям, колесить по стране, глубоко застрявшей в прошлом… Вот куда она сбежала: туда, где время застыло и не движется.