Ингвар Амбьёрнсен - Вид на рай

Я положил трубку. Я получил свое, а Эриксен получил тоже свое. Мысль — идти вместе и решать проблемы сообща — была никоим образом не чужда мне. Она была, по правде сказать, частью политической программы, которую я одобряю и которую воспринимаю как свою собственную. Я питаю глубокое уважение к коллективу. С другой стороны, коллектив состоит из индивидуумов, а каждый индивидуум имеет право на личную жизнь. Я сожалел, что не могу помочь Эриксену сегодня в его деле, но клянусь — в другой связи и по другому поводу всегда готов был ему услужить. Если Эриксену нужно починить веранду в квартире на будущий год и он собирает помощников, тогда пусть рассчитывает и на меня. Я с удовольствием стану членом рабочей бригады по ремонту его квартиры. Буду стоять, держать во рту гвозди, перебрасываться с другими словечками, типа «двухмиллиметровый», «четырехмиллиметровый», «шуруп», и криво усмехаться на шутливые замечания Эриксена и ребят. Потом мы, усталые и довольные, сбросим пиджаки и выпьем крепкий-прекрепкий черный кофе и съедим яблочные пироги со сливками, приготовленные женой Эриксена. Она, очевидно, была скромная женщина, мы ее почти не видели. И не потому что Эриксен из социальной конторы или кто из ребят был против нее. Нет, мы были не такого десятка. Жена Эриксена была с понятием, не хотела мешать нам, мужчинам, в нашем мужском обществе. Мы не ругались, нет. Но позволяли себе иногда некий фривольный тон в обращении. Жена Эриксена почувствовала его и не хотела нарушать нашего единства. Потому и держалась в тени, в стороне. Чисто интуитивно.

Я снова пошел под душ. Снова был весь мокрый и склизкий до тошноты. Две пижамы в стирку в течение нескольких часов. Ничего себе! Обычно мне хватало одной пижамы на неделю. Для ночи я достал желтую, как желток, которую я получил в подарок от мамы к своему двадцатидевятилетию. Немного рассердился. Именно ее я планировал оставить для особого случая. Иногда ведь приходили в голову мысли, что встречу женщину… Господи, что я такое говорю? Но ситуация сейчас тоже не рядовая. Я моюсь особо тщательно. Спереди и сзади, внизу и вверху. Снова перед глазами картина изнасилованных женщин.

Когда я закончил мыться и оделся в чистое белье (нижнее и верхнее), меня охватило беспокойство. Оно словно бы витало в воздухе. Я это чувствовал. Хорошо ли я помылся? Прошелся по всему телу мочалкой? Мылом тоже? Ничего не забыл?

Я снова разделся. Снова встал под теплый душ. Воспользовался маминой щеткой. Тер себя, пока весь не порозовел, как поросенок. Открыл кран с горячей водой до границ терпимости. Сверх границ терпимости, я закричал. Потом холодная вода. Ледяная, я снова вскрикнул. Потом щетка и новый кусок мыла. Случайно выбрал хорошее, я сразу заметил. Пена превосходная и запах… Ух, какой запах! Теплая вода. Горячая вода. Холодная. Горячая. Холодная. Я выпрыгнул из ванны и растерся жестким, чистым на сто процентов полотенцем.

Достаточно ли? Действительно чист, как стеклышко?

Я снова влез в ванну. Открыл горячую воду.

Нет, хорошо. Я чистый, в меру. Чист, чище не бывает. Вон из ванны. Новое полотенце из шкафа.

Чище не бывает? Я понюхал под левой рукой. Пахло потом? Душок некий? Трудно сказать. Для полной уверенности насчет своей чистоты принял дополнительно душ.

Теперь я чувствовал себя, словно тряпка выжатая. Бестелесное существо. Разбитое вдребезги. Желе в коленях и пудинг в спине. Я поторопился на кухню, чтобы позавтракать, пусть даже несколько поздно.

«Вот так-то, Эллинг, — думал я, когда открыл дверцу холодильника и рассматривал его содержимое, особенно рыбный пудинг. — Значит, снова ты на ложном пути». Я хихикнул слегка, все казалось проще-простого, безобидным. Однако, я не был глуп, я понимал, что купанье устроил не по доброй воле, не по желанию… вынужден был. Настоящая чистка нужна была. И давно, Эллинг. Забыл, как ходил почти всю неделю? Какие номера выбрасывал? Рассказать тебе о них? Изволь! Ты спускался по лестнице, подходил к последней ступеньке, а потом сомневался насчет ног твоих… колебался… пытался вспомнить, касался ли ты всех ступенек обеими ногами или только одной? Ты разворачивался и поднимался, а потом снова вниз… Хорошо, юмора у тебя хоть отбавляй! Иначе с ума сойти можно.

Креветочный сыр или рыбный пудинг, Эллинг? Я медлил. После такого кругооборота в купанье, которое я устроил себе в ванной, я чувствовал себя совершенно не в форме, чтобы сделать теперь выбор. Я схватил рыбный пудинг, сам того не желая, и побежал с ним к столу. Но на сей раз, нет. Не успел оглянуться, как уже вновь находился на пути к холодильнику, хотя уверенности никакой, что если нажму на тюбик с любимым креветочным сыром, смогу есть, противно… Я открывал и закрывал дверцу холодильника. Снова и снова. Одно и то же. Каждый раз мелькал перед глазами тюбик, отвратительно желтый. Рыбный пудинг, тщательно упакованный в фольгу, я держал крепко в левой руке. Тюбик. Хлоп. Тюбик. Хлоп. Тюбикхлоптюбикхлоптюбикхлоп! Я ускорил темп. Дергал так сильно, что закружилась голова, потемнело в глазах. Холодильник сотрясался и ходил ходуном. Само собой разумеется, сплошная ненормальность, но как быть иначе? В правой руке появились судороги. Одновременно замечаю нечто вроде рефлекса в левой. Если бы удалось, если бы удалось, в те секунды, немногие, когда дверца холодильника приоткрывалась, поставить пудинг назад на полку в холодильнике? Но так чтоб, упаси Господи, не вывихнуть, не подвернуть, не сломать руку? «Теперь — или никогда, Эллинг», — думал я, продолжая правой рукой автоматически хлопать дверцей холодильника. Тюбик. Хлоп! Тюбик. Хлоп! Тюбикхлоптюбикхлоптюбикхлоп. Теперь больше не до смеха. Теперь ты явно находишься на пути, который не назовешь безобидным. Но левая рука продолжает участвовать в игре. Каждый раз пытаюсь всунуть пудинг в щель при открытии дверцы и положить пудинг на его полочку в холодильнике.

Вдруг словно что-то разорвалось во мне. К счастью, нужно сказать. Я упал на холодильник и дальше не удержался и свалился на пол. Рыбный пудинг выскользнул из моих цепких объятий… я остался лежать на полу… взирал на него сквозь завесу слез. Испортил как! Разломал почти на две половины. Затошнило… Моя вина. Моя. И только. И тут, само собой разумеется, всплыли в памяти воспоминания… Да еще какие! Я вспомнил этого проклятого Астора Альфредсена из Сюннмере и его рассказ… тогда я был в девятом классе общеобразовательной школы, а он узнал, что у меня с собой бутерброд с рыбным пудингом и майонезом. Кажется, что тут такого? Ну даже если он посмеялся над товарищем, который любил этот пудинг? Но нет, нет же! Когда я поглощал свой бутерброд, Астор Альфредсен рассказал — и громко, во всеуслышанье, перед всем классом, следующее: по обычаю края, откуда он был родом, ребята обязаны были помогать взрослым ловить рыбу. Он сам несколько раз выходил в море, помогал дяде. И еще по обычаю края, по его словам, пудинг начинали готовить, находясь в море. Чтобы он, мол, был свежим, когда причаливали к берегу. Жители Сюннмере известны своей жадностью и скупостью, они не пропустят свое, если речь идет о наживе. Между тем было так, согласно рассказу Астора Альфредсена, что молодым парням было скучно таскать полутеплый пудинг и ставить его вниз в трюм. Работая, они думали о своих девушках на берегу. И мысли пробуждали желания. А что было ближе всего, почти под рукой? Что могло бы разогнать их тоску? Мы навострили уши и не поверили, когда услышали… Правда, чистая правда, уверял нас Астор, у них это принято, местность-то, откуда он родом, окраина в стране. Для молодых парней, когда они были в море, было совершенно нормально, что они в полутьме трюма совокуплялись с теплым пудингом. Да, даже еще соревновались, кто сможет в минуты отдыха обработать больше всего рыбных пудингов.