Ингвар Амбьёрнсен - Вид на рай

Но теперь. Теперь она взяла под свое крыло это ничтожество и подает ей кофе с булочками. Человеку, которому она всего несколько дней назад указала на дверь. Понятно, что Крыска не имела гордости и приползла снова — понятно. У нее свои представления о приличии, вернее, их нет или они в малом количестве и в совершенно извращенном виде. Но Ригемур Йельсен! Какова! Готова отречься от себя, от своих принципов, забыть старое и сказать «да» и пригласить на кофе с булочками. Непонятно мне. Загадочно! Словно ребус. Сказать начистоту, так я разозлился. И не на шутку! Разразился проклятиями, как говорят. Они сидели вместе и смеялись, и шутили, и поглощали украденные продукты. Еще недавно я полагал, что Крыска представляет опасность для Ригемур Йельсен. Но теперь я понимал, что, возможно, ошибался. Возможно, все было как раз наоборот. Разве в состоянии серенькое созданьице, подобное Крыске, оказать (пусть незначительное!) влияние на самостоятельную и полную достоинства Ригемур Йельсен? Наличность, которая, словно флагманский корабль, плавала в округе, ряженая в одежды под Робина Гуда, и вела себя обходительно, пристойно и чрезвычайно деликатно даже в почтовом отделении? Знала ли Крыска о теневых сторонах этого лучезарного существа? Знала ли она, что Ригемур Йельсен платила только за часть продуктов, купленных ею в «ИРМА» и принесенных домой? А может она сама была соучастницей? Может, как раз они сейчас смеялись именно над тем, кому удалось больше унести неоплаченных товаров за один обычный день?

Нет. Не думаю. Я думаю, что свои воровские замашки Ригемур Йельсен скрывала ото всех. Это была ее личная тайна. Я считал, что она умерла бы от стыда, если бы хоть часть правды о ней вышла наружу.

И не успел я додумать до конца эту мысль, как появился Бьерн Греттюн и сказал прямо в своей манере, что чувство стыда тоже приносит пользу человеку.

А почему бы и нет, собственно? Если Бьерн Греттюн утверждал так, значит, верно. Он знал до мелочей все, о чем он говорил. Год за годом он вылавливал грешников и принуждал их публично каяться в своих ошибках. Приятного, само собой разумеется, мало, но я нисколько не сомневался в том, что это помогало. И ничто не могло поколебать меня в моем мнении. Когда двое мальчишек стоят на виду у всех в зале и вынуждены отчитываться подробно о своих делишках, то это больно и неприятно. Согласен. Но грешники знают, то все сто пятьдесят присутствующих мальчиков занимаются точно тем же, только их не застали на месте преступления. Ты отчитываешься, собственно говоря, за то, что ты большой дурак, что не сумел вовремя укрыться и позволил себя застукать. И вот такой «дурой» во многих отношениях была и Ригемур Йельсен. Правда, она была тертый калач в своем ремесле. Это я сразу понял. Верткая, как уж. Но мужчина по имени Эллинг — тоже стреляный воробей, его не проведешь на мякине. Он наблюдал за ней. И если он мог увидеть, могли увидеть, значит, и другие. Я знал, что думал Бьерн Греттюн по этому поводу, и не только думал, а как он хотел бы разрешить вопрос — конечно, используя некое давление, свою власть. Но мы находились как раз теперь не в летнем лагере в Странде. Трудно представить себе, что можно поставить табурет на площадке перед торговым центром и принудить Ригемур Йельсен громогласно признаться в своих деяниях, так сказать, при всем честном народе города-спутника. И только одни утверждения, что она, якобы, обманула коллектив, если говорить открыто, были бы чистейшей нелепостью. Такой же глупостью, как и грязные утверждения, написанные тушью в мужском туалете в кафетерии торгового центра.

Бьерн Греттюн видел дело приблизительно так. И не ограничился бы одним теоретическим рассмотрением. Он позвонил бы и выложил бы все прямо, как и что, где находилось неприличие. И как, по его мнению, должно быть. Человек по имени Бьерн Греттюн знал всю ее подноготную, и он готов был молчать при одном условии: если она немедленно, сейчас же откажется от своих воровских замашек. Именно сразу же, а не постепенно. Бьерн Греттюн, который, можно сказать, теперь жил под одной крышей с ней, не согласится ни за что на свете, чтобы она продолжала красть понемногу, к примеру, по дешевой шоколадке к рождеству. Но Бьерн Греттюн не преминет сказать ей, что он возмущен фактом, что его лучший друг, настоящий друг, надежный парень, имени которого он не хотел бы афишировать, теперь, по всей видимости, будет выброшен из родного гнезда. А она вот в это время, преступница, очевидно, горя себе не знает, сидит, смеется и пьет кофе с подругой, мягко говоря, непотребной наружности. И над чем они подсмеивались, если он смеет спросить? Хочется верить, что не побасенки, рассказанные неким Эриксеном, имеющим отношение к социальной конторе, развеселили их и привели в столь веселое расположение духа?

Они смеялись надо мной? Бьерн Греттюн набрал ее номер телефона твердым указательным пальцем.

Одно удовольствие было наблюдать. При первом же телефонном звонке Ригемур Йельсен вздрогнула, сидя в своей квартире на Гревлингстиен 17«б». Она помчалась на всех порах в прихожую.

Почти сразу на другом конце провода кто-то сказал «алло». Само собой разумеется, Ригемур Йельсен. Но я не смог дальше играть роль Бьерна Греттюна. Иными словами, я по своей доброй воле попал в ловушку. Потому что пока она упрямо повторяла снова и снова свое «алло», в голове у меня невыносимо сдавило, башка, словно надувной баллон. Каждое слово, которое она выговаривала, точно огненное дыхание, да еще прямо в ухо. Думал, барабанная перепонка вот-вот лопнет. «Будь добра! — закричал во мне чужой голос. — Положи трубку!»

Мне стало легче, когда она положила трубку.

Но Бьерн Греттюн, очевидно, взял перевес во мне, увидев, как Ригемур Йельсен удобно расположилась по-прежнему на диване. Порывистыми настойчивыми движениями он набрал знакомый номер.

При первом сигнале Ригемур Йельсен была на ногах. Быстрее молнии вылетела она в прихожую. Новое, произнесенное вопросительно «алло». Теперь у меня заныло внизу. Я выкрикнул беззвучно «нет», запустил левую руку в штанину и почесал мошонку. Бьерн Греттюн снова нашел выход из трудного положения.

На этот раз она сдалась быстро. К счастью. Моя левая рука оставила жгучее место и вышла из укрытия. Слегка тошнило. Но я не спускал глаз с Ригемур Йельсен и проследил, несмотря ни на что, ее возвращение к Крыске и к кофе. Она выглядела обеспокоенной. Сердитой. Явно нервничала. Пальцами все указывала в сторону телефона.

Позади меня, почти вплотную, несколько левее я услышал смех Бьерна Греттюна. Суровый, надежный и добрый.

Она сидела, готовая в любую минуту вскочить и бежать. Улыбка и смех исчезли. Она пила кофе большими глотками и торопливо, разговаривая с Крыской, но то и дело крутила головой, чтобы взглянуть в сторону прихожей. Точно она внутренне боялась, что Бьерн Греттюн, ее новый сосед (Греттюн с первого этажа) находился сейчас в квартире.