Хосе де ла Куадра - Морская раковина. Рассказы

Творчество Хосе де ла Куадры гуманистично, но в нем нет всепрощающей любви к человеку. И гуманизм писателя — это не «сострадательный» гуманизм, который нейдет дальше абстрактных призывов к милосердию. Хосе де ла Куадра жил в бурное время. Первая мировая война, Великая Октябрьская революция в России, наконец вооруженное выступление рабочих в Гуаякиле в 1922 году — обо всем этом не мог не задуматься молодой писатель. Мы не найдем художественного осмысления больших исторических событий в творчестве Куадры. Лишь в одном коротеньком рассказе о трогательной вере старого индейца в то, что Ленин — это святой, что в его власти отвести любое зло от бедного человека, появляется, да и то скороговоркой, слабо намеченный образ городского революционера, человека, пытающегося активно переделать мир. Куадра не всегда ставит вопрос «кто виноват?», а если и ставит, то не дает на него глубокого ответа. Но между обидчиками и обиженными: между индейской девчонкой Мосолыжкой и ее хозяином; индейцем Бальбукой и управляющим поместьем; между отупевшим от муштры негритянским парнем и его судьями четко проходит граница. И художественное мастерство, с которым талантливый писатель проводит эту границу, проводит на основе социальных мотивировок, на основе социального критерия, придает рассказам большую разоблачительную силу.

Есть у Хосе де ла Куадры «сквозной», отрицательный герой, который как бы символизирует бессердечие, насилие, алчность и лицемерие власть имущих. Это представитель буржуазного суда, порой адвокатишка маленького городка, порой полуграмотный ходатай по деревенским делам, крючкотвор. В таких рассказах, как «Гонорар», «Фальшивые монеты», «Кубильо, искатель стад» и других, Куадра показывает, какой неограниченной властью пользовались эти люди, держа в страхе бедняков и выжимая из них всеми правдами и неправдами последний грош.

В рассказах Куадры (за исключением двух-трех) не ощущается желания увлечь, поймать читателя острым, эффектным сюжетом, необычностью ситуации. Даже там, где художественно воссоздается случай из полицейской хроники, в фокус рассказа попадает отнюдь не внешняя сторона фабулы. Не о преступлении, совершенном в тропической чащобе, рассказ «Сельва в пламени», а о семи различных характерах, о первозданном поклонении красоте, которое живет в душах темных индейцев и негров. А легкая, серебристая «Морская раковина», чем-то напоминающая мелодию без слов, — это откровенное желание Куадры доказать, что рассказ, где ничего особенного не происходит, тоже может тронуть читателя.

И действительно, даже самый строгий и самый взыскательный читатель не пройдет мимо лучших рассказов Хосе де ла Куадры. Быть может, он улыбнется смятению деревенского священника, преступившего законы церкви во имя спасения чести умершей женщины, или упорству старой индианки, которая отказалась уехать из дома, откуда видно дерево, возле которого в дни далекой молодости поцеловал ее муж. Быть может, и улыбнется. Но не насмешливой, скептической улыбкой, а доброй и сочувственной. И такая улыбка — уже отклик, уже не равнодушие.

В коротких рассказах отчетливее видна поэтичность художественного дарования Хосе де ла Куадры. Автора «Морской раковины» можно назвать рассказчиком-поэтом. Его маленькие новеллы и по своему строю, и по своей музыкальности напоминают стихи. Сходство с ними — в сознательных повторах-рефренах, которые рассыпаны по всем страницам: это может быть имя гуаякильской девушки, которое никак не вспомнит автор («Морская раковина»), это улыбка доньи Эдельмиры, улыбка, от которой мороз по коже («Странный выбор»), или розовое пламя свечи, что окрашивает румянцем щеки покойной Хенары («Старая дева»). С поэзией сближает рассказы Куадры и подчеркнутый ритм прозы, и ритмические переходы, и звучащие паузы, которыми писатель временами увлекается сверх меры. Даже расположение строк, бесконечные абзацы последних страниц рассказа «Замок» смотрятся как стихотворение.

Особую легкость и теплоту обретают рассказы Куадры оттого, что в них присутствует сам рассказчик. Его вторжение в действие нисколько не разрушает, а, напротив, укрепляет ощущение реальности. Авторское замечание, авторская усмешка, несколько грустных теплых слов появляются чаще всего там, где рассказу грозит опасность впасть в сентиментализм или в занимательность анекдота.

Разве могла бы так легко и сочувственно читаться все та же «Морская раковина» — не введи писатель в ее текст размышлений о тенденциях современного рассказа, о судьбе писателя? Разве могли бы оригинальная композиция и сочные характеристики окончательно сиять с рассказа «Сельва в пламени» сходство с «судебным делом» — не найди Куадра для него рамки из окрашенных мягким юмором рассуждений о злосчастной доле репортера скандальной хроники нью-йоркского журнала? А как выиграл от авторского «я» рассказ «Гуасинтон». Сколько лирики, душевности в истории властителя монтувийских рек, каймана, получившего прозвище Гуасинтон. Рассказ написан человеком, умеющим разглядеть и смешное и поэтическое в самых неожиданных ситуациях, и его лукавая улыбка отлично вплетается в орнамент индейских сказаний.

Не все одинаково удалось писателю. Нельзя не заметить композиционной неслаженности «Бродячих музыкантов», несобранности «Кубильо, искателя стад». Есть некоторая надуманность в «Госте» или в ранней миниатюре «Любовь, которая молчала». Но лучшие рассказы Куадры точны по рисунку и не схематичны, эмоциональны и не мелодраматичны, легки и не легковесны, поэтичны и не манерны.

В этих рассказах мы встретились с большим художником, который на языке подлинного искусства поведал нам правду о своей родине и ее людях.

Э. Брагинская

тарый моряк чертовски волновался, рассказывая нам эту коротенькую и трогательную историю. И если его волнение никак не вязалось с окружающей обстановкой — уголком шумного клуба, неподалеку от зала, где под назойливые звуки нескончаемого чарльстона танцевала молодежь, — то оно было вполне оправдано тем, о чем говорил моряк.

— Прошло с тех пор лет двадцать или больше. Я, тогда еще совсем зеленый юнец, служил гардемарином на эсминце «Освободитель Боливар», крупнейшем корабле нашей республики. Мы возвращались из морского плавания к Галапагосским островам. Первую стоянку после перехода через Тихий океан мы совершили на острове Саланго, а затем, идя вдоль берега Монаби, легли в дрейф между мысом Аямпе и Оркадскими островами, чтобы провести артиллерийские учения.