Курт Воннегут-мл - Синяя Борода

– Нет, не случилось.

– Дело в том, – сказала она, – что как-то рано утром она шла по лугу и несла в руках сокровище, два куриных яйца для соседки, у которой ночью родился ребенок. И наступила на мину. К какой армии принадлежал человек, заложивший ее, неизвестно. Зато известно, какого он был пола. Разработать и закопать столь хитроумное устройство под силу только мужчине. Перед тем, как уходить, попробуй упросить Лукрецию показать тебе те награды, которые достались ей.

И добавила:

– Женщины ведь такие бесполезные, приземленные создания. Им никогда не приходит в голову заложить в почву ничего, кроме семян, из которых растет что-нибудь съедобное или красивое. А все, что им хочется в кого-нибудь бросить – это или мяч, или букет на свадьбе.

Мной овладела смертельная усталость.

– Ладно, Мэрили, – сказал я ей. – Я все понял, дальше объяснять не надо. В жизни не чувствовал себя более паршиво, чем сейчас. Будь Арно чуть глубже, я бы пошел и утопился в ней. Можно мне уже возвращаться в гостиницу?

– Нет, – ответила она. – Я надеюсь, что низвела твое чувство собственного достоинства до того уровня, который мужчины навязывают женщинам. Если это так, то мне бы очень хотелось, чтобы ты остался выпить со мной чаю, который я тебе все равно обещала. Кто знает, может быть, мы даже снова подружимся.

29

Мэрили провела меня в небольшую уютную библиотеку, содержавшую прежде, по ее словам, уникальную коллекцию гомосексуальной порнографии, собранную ее покойным мужем. Я спросил, что стало с коллекцией, и она ответила, что продала ее всю целиком за баснословные деньги, которые отдала прислуге – разделила между женщинами, так или иначе жестоко пострадавшими от войны.

Мы расположились в мягких креслах по двум сторонам от кофейного столика. Она тепло улыбнулась мне и заговорила:

– Ну, что ж, мой юный воспитанник – и как у нас дела? Давненько не виделись. В семье, говоришь, нелады?

– Я жалею, что сказал об этом, – сказал я. – Я жалею, что вообще открыл рот. И что притащился сюда.

В этот момент на столике появились чашки с чаем и тарелка пирожных, поданные женщиной с двумя стальными зажимами вместо рук. Мэрили сказала женщине что-то по-итальянски, и та засмеялась.

– Что ты ей сказала? – спросил я.

– Что у тебя нелады в семье.

Женщина с зажимами ответила по-итальянски, и я потребовал перевода.

– Она сказала: «В следующий раз пусть женится на мужчине», – объяснила Мэрили. – Ее муж сунул обе ее руки в кипяток, – продолжала она, – чтобы заставить признаться, с кем она спала, пока он был на войне. На самом деле, спала она с немцами. А потом с американцами. А потом началась гангрена.

* * *

В уютной библиотеке над каминной полкой висела та самая картина в стиле Дэна Грегори, о которой я уже упоминал, дар от жителей Флоренции: покойный муж Мэрили, граф Бруно, отказывается от повязки на глаза в виду взвода с ружьями наперевес. Она сказала, что все было не совсем так, но с другой стороны, совсем так никогда ничего не бывает. Тогда я спросил ее, как вышло, что она теперь контесса Портомаджоре, владелица великолепного палаццо, плодородных земель к северу от города и так далее.

Когда она, Грегори и Фред Джонс прибыли в Италию, еще до того, как Америка вступила в войну, начала она, им устроили прием, достойный мировых знаменитостей. Они представляли собой готовую победу муссолиниевской пропаганды.

– «Самый великий из современных художников Америки, один из ее величайших авиаторов, и несравненная, прекраснейшая, талантливейшая американская актриса Мэрили Кемп», так он нас называл. Мы трое, повторял он, прибыли, чтобы принять участие в итальянском духовном возрождении и стать свидетелями экономического чуда, которому суждено служить образцом для всего мира на все последующие тысячелетия.

Ценность всей троицы для пропаганды была столь велика, что и в прессе, и в свете к ней относились с уважением, подобающим действительно великой актрисе.

– Удивительное дело, я вдруг перестала быть туповатой шлюшкой. Я превратилась в бриллиант в короне нового римского императора. Надо сказать, что Дэна и Фреда такое положение дел озадачило. Впрочем, на публике им приходилось проявлять ко мне уважение, и я вовсю этим пользовалась. Эта страна, как известно, сдвинулась на блондинках, и всякий раз, когда требовался парадный выход, я шествовала впереди, а им оставалось изображать свиту за моей спиной.

– Потом оказалось, что итальянский дается мне без всякого труда, – добавила она. – Очень скоро я стала говорить лучше, чем Дэн, хотя он и брал специально уроки перед отъездом из Нью-Йорка. Фред, конечно же, так и не выучил ни слова.

* * *

Фред и Дэн превратились в итальянских героев, так как пали в бою более или менее за дело Италии. Известность Мэрили пережила их обоих – она стала постоянным, в высшей степени обаятельным напоминанием об их высокой жертве, а также о восхищении, которое американцы якобы питают в отношении Муссолини.

Кстати, в день нашего воссоединения она все еще была головокружительно красива, даже во вдовьем трауре и без косметики. Пережитое ею вполне могло превратить ее в старуху, но ей было тогда всего сорок три года. Перед ней лежала еще почти треть века!

Как я уже упоминал, она еще станет крупнейшим оптовым посредником фирмы «Сони» в Европе. Старушка вовсе не собиралась сдаваться!

Контесса также явно опередила свое время еще в одном аспекте: до нее раньше прочих дошло, что мужчины – существа не только безмозглые и бесполезные, но и попросту опасные. На ее родине эта мысль овладеет наконец умами лишь в последние три года войны во Вьетнаме.

* * *

После смерти Дэна Грегори Мэрили в светских кругах Рима обычно сопровождал изящный господин Бруно, граф Портомаджоре – неженатый выпускник Оксфорда и министр культуры в правительстве Муссолини. Он с самого начала предупредил ее, что отношения между ними останутся платоническими, поскольку в сексуальном смысле его интересовали исключительно мужчины – или мальчики. Подобные предпочтения, выраженные в действиях, означали в то время смертный приговор. Граф Бруно, впрочем, чувствовал себя в полной безопасности, каким бы скандальным ни было его поведение. Он был уверен, что Муссолини его защитит, поскольку из всей старой аристократии он единственный принял высокий пост в новом правительстве и практически лизал в порыве восхищения армейские сапоги выскочки-диктатора.

– Фантастический осел, – отозвалась о нем Мэрили. Она сказала, что над его трусостью, тщеславием и безвольностью потешались все без исключения.

– И в дополнение ко всему этому, – заметила она, – фантастический руководитель британской разведки в Италии.