Курт Воннегут-мл - Синяя Борода

– А название у этой картины есть? – спросила она, когда мы воссоединились в середине.

– А как же, – сказал я.

– Какое?

Я ответил:

– «Теперь настала очередь женщин».

* * *

– Мне мерещится, – сказала она, указывая на фигурку, притаившуюся в тени разрушенной башни, – или этот военный – японец?

– Именно так, – сказал я. – Пехотный майор. Видите, золотая звезда и две коричневые нашивки на обшлаге левого рукава. Он также при своем мече. Он скорее расстанется с жизнью, чем с мечом.

– Вот уж не думала, что там были и японцы.

– Их там не было, но я решил, что они там должны были быть, поэтому я одного из них туда поместил.

– Почему?

– Потому что японцы не меньше немцев виноваты в том, что мы превратились в сборище воинственных ублюдков – и это при том, что мы совершенно искренне ненавидели войну после Первой Мировой.

– А вот эта лежащая женщина уже умерла? – спросила она.

– Умерла. Она была цыганской королевой.

– Какая толстая. Она что, одна такая? Все остальные – кожа да кости.

– Единственный способ поправиться в Долине Счастья – это умереть, – сказал я. – Ее разнесло, как карнавального толстяка, потому что она мертва уже три дня.

– В Долине Счастья, – повторила она.

– Ну, «Мир на земле». Или «Райские кущи». «Сады Эдема». «Вечная весна». Называйте, как хотите, – сказал я.

– Еще она единственная, кто лежит в одиночестве. Или не так?

– Да, верно. Трупы через три дня начинают весьма неприятно пахнуть. Она была первой из паломников в Долину Счастья, она пришла сюда одна, и умерла почти немедленно после этого.

– А где все остальные цыгане?

– Шумною толпой, в ярко раскрашенных повозках, играющие на скрипках и звенящие в бубны? – отозвался я. – Крадущие все, что плохо лежит – что, кстати, было чистой правдой?

* * *

Мадам Берман рассказала мне о цыганах одну историю, которой я раньше не слышал.

– Они украли у римских солдат гвозди, которыми те собирались прибивать Иисуса к кресту, – сказала она. – Солдаты хватились гвоздей – а они исчезли, как не бывало. Их стянули цыгане. И Христос, и вся собравшаяся толпа – все стояли и ждали, пока солдатам пришлось посылать за новыми. Узнав об этом, всемогущий Господь выдал всем цыганам на свете разрешение воровать все, что им понравится.

Она указала на раздутую цыганскую королеву.

– Она в это верила. Все цыгане в это верят.

– Зря она в это верила. А может, это и неважно, во что она там верила. Когда она в одиночестве добралась до Долины Счастья, она почти умирала с голоду. Она попыталась украсть в усадьбе курицу. Хозяин заметил ее из окна спальни и выпалил в нее из малокалиберного ружья, которое держал под периной. Она убежала. Он решил, что промахнулся, но он не промахнулся. У нее в животе засела маленькая пулька. Она упала вот здесь и умерла. А через три дня прибыли все мы.

* * *

– Где же ее подданные, если она королева? – продолжала расспрашивать Цирцея.

Я рассказал, что даже в зените своей власти она правила от силы четырьмя десятками человек, включая грудных младенцев. По всей Европе шли ожесточенные споры, какие именно народы и народности являлись грязным сбродом, но в одном европейцы сходились: эти ворожеи, эти воришки, сманивающие детей, эти цыгане – враги всего прогрессивного человечества.

Их истребляли повсюду. Королева и ее подданные избавились от своих повозок, от привычной одежды – избавились от всего, что выдавало в них цыган. Днем они прятались в лесах, а по ночам выходили раздобыть себе еды.

И вот однажды ночью, когда королева ушла в поисках пропитания, один из ее подданных, четырнадцатилетний мальчишка, попался на краже куска ветчины у расчета словацких минометчиков, сбежавших из немецких окопов на русском фронте. Они направлялись к себе домой. Их дом был как раз неподалеку от Долины Счастья. Они заставили мальчишку показать дорогу к стоянке цыган и убили всех, кто там находился. Когда королева вернулась, подданных у нее больше не было.

Вот такую историю я придумал для Цирцеи Берман.

* * *

Цирцея преподнесла мне недостающее звено в моем рассказе:

– И в Долину Счастья она пришла в поисках других цыганских семей.

– Точно! – сказал я. – Но во всей Европе цыган почти не осталось. Большинство из них уже согнали в газовые камеры, к всеобщему удовольствию. Так им и надо, воришкам.

Она присмотрелась к мертвой женщине внимательнее и отшатнулась.

– Фу! Что это у нее во рту? Кровь и черви?

– Рубины и бриллианты, – ответил я. – Но от нее так отвратительно пахнет, и вообще вся она такая отвратительная, что никто еще не подходил к ней достаточно близко, чтобы это заметить.

– И из всех этих людей, – зачарованно спросила она, – кто же будет первым?

Я указал на бывшего лагерного охранника в тряпье, снятом с пугала.

– Он, – сказал я.

36

– Солдаты, везде солдаты, – продолжала удивляться она. – Мундиры, везде мундиры.

Мундиры – то, что от них осталось – у меня были самыми что ни на есть подлинными. Так я воздавал дань своему мастеру, Дэну Грегори.

– Отцы всегда так гордятся сыновьями, увидев их в военной форме, – сказала она.

– Да, как Большой Джон Карпински.

Это, разумеется, мой сосед к северу. Маленький Джон, сын Большого Джона, плохо учился в старших классах, и к тому же попался на продаже травки. Вот он и записался в армию, а в то время шла война во Вьетнаме. Когда он впервые явился домой в форме, счастью Большого Джона не было предела – ему казалось, что Маленький Джон встал наконец на верный путь, и обязательно теперь чего-нибудь добьется в жизни.

А Маленький Джон вернулся в цинковом гробу.

* * *

Кстати, Большой Джон и его жена Дорина собираются нарезать свою ферму на участки по шесть акров. Об этом написали вчера в местной газетке. От желающих купить эти участки не будет отбоя, потому что с верхних этажей большинства домов, выстроенных там, поверх моей собственности будет открываться вид на океан.

Большой Джон и Дорина выручат несколько миллионов наличными и переселятся в кооператив во Флориде, где никогда не бывает зимы. При этом они утратят свой собственный клочок священной земли у подножия своего собственного Арарата – избежав, впрочем, последнего акта унижения: бойни.

– А твой отец гордился тобой, когда впервые увидел тебя в форме? – спросила меня Цирцея.

– Он не дожил до этого дня, – ответил я, – и хорошо, что не дожил. Иначе он швырнул бы в меня шилом, или башмаком.

– Почему?

– Не забывайте, что именно юные солдаты – родители которых думали, что их сыновья наконец-то чего-нибудь добьются в жизни – и вырезали всех, кого он знал и любил. Так что если бы он увидел меня в военной форме, то зарычал бы, оскалив зубы, как бешеная собака. «Скотина!», сказал бы он мне. «Свинья!», сказал бы он. «Убийца! Вон отсюда!», сказал бы он.