Джоан Дидион - Синие ночи

Обсуждалась даже возможность перевода Кинтаны в отделение интенсивной терапии, но до этого так и не дошло.

Как-то вечером по пути из реанимационного отделения я задержалась перед портретами меценатов и вдруг поняла: ее никуда не переведут.

Свет за окнами изменился.

Пропала синева.

К тому времени ей уже сделали пять операций. Держали на аппаратах и обезболивающих. Оставили открытым разрез. Я спросила хирурга, как долго это может продолжаться. Он сказал, что один его коллега оперировал больного восемнадцать раз.

— И больной выжил, — закончил он.

Я спросила, в каком состоянии этот больной сейчас.

— Когда ваша дочь поступила к нам, она уже была далеко не в лучшем состоянии, — сказал хирург.

Так обстояли дела. За окнами сгущалась тьма. Уж и лето кончалось, а Кинтана по-прежнему лежала в реанимационном отделении, из окон которого открывался вид на реку, и хирург напоминал мне, что, когда ее туда поместили, она уже была не в лучшем состоянии.

Значит, умирает.

Теперь ясно, что умирает.

Хватит себя обманывать. Хватит верить врачам: они просто стараются не показать, что все безнадежно. Хватит делать вид, будто я со всем могу справиться. Она умрет. Не обязательно в эту ночь, не обязательно завтра, но мы на финишной прямой.

26 августа Кинтаны не стало.

26 августа мы с Джерри вышли из реанимационного отделения больницы «Нью-Йорк — Корнелл», из окон которого открывался вид на реку, и пошли пешком через Центральный парк.

Пишу и вижу, что всюду называю Джерри по-разному. Где-то «Джерри», где-то — «муж». Кинтане нравилось звучание этого слова. Муж. Мой муж.

Она повторяла его снова и снова.

Пока еще могла говорить.

Что по мере того, как дни становились короче, а смерть — ближе, случалось нечасто.

Видите, делаем компрессию грудной клетки.

Это потому что кислорода, которым больная снабжалась через ИВЛ, перестало хватать.

Около часа назад.

В проходе под аркой одного из мостов в Центральном парке кто-то играл на саксофоне. Мелодии не помню (что-то знакомое, душещипательное), но помню, как останавливаюсь, смотрю в сторону, вижу перед глазами увядающую листву, не могу сдержать слез.

«Эффект попсовой музыки». То ли это Джерри сказал, то ли я подумала.

Джерри. Муж.

День, когда она разрезала торт персикового цвета из кондитерской Пайара.

День, когда на ней были туфли с ярко-красными подошвами.

День, когда сквозь тюль проступила татуированная плюмерия.

На самом деле саксофон тут был ни при чем.

Я заплакала, вспомнив минтоновскую мозаику колоннады к югу от фонтана Вифезды, узор на тарелках Сары Манкевич, крестины Кинтаны. Вспомнив Конни Уолд, выгуливавшую свою собачку по одинаковым улицам Булдер-Сити и на Гуверовской дамбе. Вспомнив Диану с бокалом шампанского в руке, курившую сигарету в гостиной Сары Манкевич. Диану, познакомившую меня с Блейком Уотсоном, без которого я не смогла бы забрать мою маленькую красавицу из родильного отделения больницы Св. Иоанна в Санта-Монике.

Диану, умершую в реанимационном отделении больницы «Кедры Синая» в Лос-Анджелесе.

Доминик, умершую в реанимационном отделении больницы «Кедры Синая» в Лос-Анджелесе.

Мою маленькую красавицу, умершую в реанимационном отделении больницы «Нью-Йорк — Корнелл».

Видите, делаем компрессию грудной клетки.

Это потому что кислорода, которым больная снабжалась через ИВЛ, перестало хватать.

Около часа назад.

Это как когда кто-нибудь умирает: нельзя в это погружаться…

Через шесть недель после ее смерти в доминиканской церкви Св. Викентия Феррера на Лексингтон-авеню состоялась панихида. Выступил мужской хор. Прозвучала первая часть шубертовской Сонаты для фортепиано си-бемоль мажор. Мой племянник Гриффин прочел отрывок из сборника эссе Джона «Кинтана и ее друзья»: «На этой неделе Кинтане исполнится одиннадцать. Она не входит, а врывается в переходный возраст, причем врывается дерзновенно (иного слова не подберу), что, впрочем, неудивительно: дерзновенность была свойственна ей с рождения. Ее поступки всегда восхищали меня ничуть не меньше, чем броски Сэнди Коуфакса [64] Американский леворукий бейсболист, игрок команды «Лос-Анджелес доджерс». Пик карьеры приходится на 1961–1966 годы. или игра Билла Рассела [65] Американский баскетболист, выступавший за «Бостон селтикс» (1956–1969). Одиннадцатикратный чемпион Национальной баскетбольной ассоциации. ». Моя племянница Келли прочла детский стишок Кинтаны про ветра Санта-Ана [66] Шквальные ветры, характерные для холодного времени года. Могут длиться до 3–4 недель. Чреваты разрушительными последствиями. , написанный, когда мы жили в Малибу.

Сьюзан Тейлор [67] Актриса, режиссер, сценарист и продюсер. , лучшая подруга Кинтаны (они познакомились в детском саду в Малибу), зачитала ее письмо. Несколько слов сказал Калвин Триллин [68] Американский журналист, юморист, ресторанный критик. Один из постоянных авторов журнала «Нью-Йоркер». . Джерри прочел стихотворение Голуэя Киннелла [69] Современный американский поэт (р. 1927). , которое ей нравилось, а Патти Смит [70] Американская певица и поэтесса. исполнила колыбельную, которую написала для своего сына. Я прочла два стихотворения, которые читала ей перед сном, когда она была совсем маленькой: «Доминация черных тонов» Уоллеса Стивенса [71]и «Нью-Гэмпшир» Т. С. Элиота [72]. «Почитай пьё павлинов», — просила она, еще не выучившись говорить букву «р». «Почитай пьё павлинов» или «почитай пьё яблоню».

В стихотворении «Доминация черных тонов» есть павлины.

В стихотворении «Нью-Гэмпшир» есть яблоня.

Когда я вижу павлинов в саду собора Св. Иоанна Богослова, в голове звучит «Доминация черных тонов».

На панихиде я прочла «пьё» павлинов.

Прочла «пьё» яблоню.

На следующий день ее муж, мой брат, семья брата, Гриффин, отец Гриффина и я пришли в собор Св. Иоанна Богослова и поместили урну с прахом Кинтаны в углубление за мраморной плитой в стене часовни св. Ансгара рядом с урнами моей матери и Джона.

На мраморной плите уже было высечено имя моей матери:

На мраморной плите уже было высечено имя Джона:

Ниже оставалось место для двух имен.

Теперь — только для одного.

После того как я поместила урну с прахом матери в углубление за мраморной плитой в стене собора Св. Иоанна Богослова, мне почти месяц не давал покоя один и тот же сон. Он преследовал меня и после того, как я поместила туда урну с прахом Джона. Во сне всегда было шесть вечера — час, когда колокола своим звоном извещают об окончании вечерни и двери собора запираются на замок.