Альбер Камю - Избранное

Сенаторы переглядываются в замешательстве.

Геликон.Ну, господа, проявите же немного доброй воли. К тому же спускаться по социальной лестнице легче, чем подниматься, вы в этом убедитесь.

Сенаторы нерешительно покидают свои места.

Калигула (Цезонии). Как наказывают нерадивых рабов?

Цезония.Думаю, бьют кнутом.

Сенаторы бросаются торопливо и неумело расставлять столы.

Калигула.Старайтесь, старайтесь! В каждом деле главное — порядок! (Геликону.) По-моему, они утратили сноровку.

Геликон.Правду сказать, какая у них была сноровка? Разве что мечом махать или отдавать приказания. Надо набраться терпения, вот и все. Сенатора можно сделать из человека за один день, а работника — лет за десять.

Калигула.А чтобы сделать работника из сенатора, боюсь, потребуются все двадцать лет.

Геликон.Но все-таки что-то у них получается. По-моему, у них есть призвание к этому делу! Они просто созданы для рабства.

Один из сенаторов обтирает себе лицо.

Смотри, их даже в пот бросило. Это уже кое-что.

Калигула.Прекрасно. Не надо требовать слишком многого. Могло быть и хуже. И потом, позволить себе минутку справедливости всегда приятно. Кстати о справедливости, нам надо торопиться: у меня на сегодня еще казнь. Да, Руфию повезло, что я вдруг проголодался. (Доверительно.) Руфий — это всадник, который должен умереть. (Пауза). Вы не спрашиваете у меня, почему он должен умереть?

Все молчат. Тем временем рабы принесли кушанья.

Калигула (добродушно). Ну, я вижу, вы поумнели. (Жует оливку.) Наконец-то вы поняли: чтобы умереть, вовсе не обязательно чем-то провиниться. Солдаты, я доволен вами. Верно, Геликон? (Перестает жевать и с издевкой смотрит на сотрапезников.)

Геликон.Конечно! Какое войско! Но если хочешь знать мое мнение, они теперь стали слишком умные и не захотят больше сражаться. Если они сделают еще большие успехи, Империя рухнет!

Калигула.Чудесно. А теперь отдохнем. Рассаживайтесь как попало, забудем о правилах этикета. А все-таки этому Руфию повезло. Ручаюсь, он не оценит этой маленькой оттяжки. Между тем несколько часов, выигранных у смерти, — что может быть дороже?

Он принимается за еду, остальные тоже. Становится очевидно, что он не умеет вести себя за столом. Он мог бы не кидать косточки от оливок в тарелки ближайших соседей, не выплевывать недожеванные кусочки мяса на блюдо, равно как и не ковырять в зубах ногтем и не скрести с такой яростью голову. Тем не менее все это он проделывает во время еды, совершенно не смущаясь. Но внезапно он перестает есть и останавливает пристальный взгляд на одном из сотрапезников, Лепиде.

Калигула (резко). Ты как будто расстроен. Это потому, что я велел убить твоего сына, Лепид?

Лепид (у него комок в горле). Что ты, Гай, напротив.

Калигула (в восторге). Напротив! Ах, как мне нравится, когда лицо не выдает, что делается в сердце. У тебя лицо грустное. А сердце? Напротив, Лепид, не так ли?

Лепид (решительно). Напротив, цезарь.

Калигула (еще радостнее). Ах, Лепид, никого я так не люблю, как тебя. Давай посмеемся вместе. Расскажи мне какую-нибудь веселую историю.

Лепид (переоценивший свои силы). Гай!

Калигула.Ну хорошо, тогда я расскажу. Но ты будешь смеяться, да, Лепид? (Зловещий взгляд.) Хотя бы ради твоего второго сына. (Снова весело.) К тому же ты ведь ничем не расстроен. (Отпивает глоток и подсказывает.) На… Напро… Ну, Лепид!

Лепид (устало). Напротив, Гай.

Калигула.Отлично. (Пьет.) А теперь слушай. (Мечтательно.) Жил на свете бедный император, которого никто не любил. А он любил Лепида и велел убить его младшего сына, чтобы вырвать эту любовь из своего сердца. (Изменившимся тоном.) Разумеется, это неправда. Разве не забавно? Ты не смеешься? И никто не смеется? Тогда слушайте. (С яростным гневом.) Я хочу, чтобы все смеялись. Ты, Лепид, и все остальные. Встаньте и смейтесь. (Стучит кулаком по столу.) Слышите, я хочу посмотреть, как вы смеетесь.

Все встают. Дальше эту сцену актеры, кроме Калигулы и Цезонии, могут играть как марионетки.

Калигула (охваченный неудержимым смехом, в восторге падает на ложе). Нет, ты посмотри на них, Цезония. Ничего уже не осталось. Честь, достоинство, доброе имя, вековая мудрость — все это ничего больше не значит. Все исчезает перед страхом. Да, страх, Цезония, вот высокое чувство, без всяких примесей, чистое и бескорыстное, одно из немногих благородных утробных чувств. (Он потирает себе лоб рукой и пьет. Дружелюбно.) Теперь поговорим о другом. Херея, ты что-то молчалив.

Херея.Я буду говорить, Гай, как только ты мне это позволишь.

Калигула.Прекрасно. Тогда молчи. Я с удовольствием послушал бы нашего друга Муция.

Муций (через силу). К твоим услугам, Гай.

Калигула.Ну, расскажи нам о своей жене. А для начала вели ей сесть вот сюда, слева от меня.

Жена Муция подходит к Калигуле.

Муций (растерянно). Моя жена? Я ее люблю.

Все смеются.

Калигула.Разумеется, разумеется, мой друг. Но как это пошло! (Женщина уже рядом с ним. Он рассеянно лижет ей левое плечо. Еще непринужденней.) Кстати, когда я вошел, вы тут что-то замышляли, да? Наверно, составляли заговорчик?

Старый патриций.Калигула, как ты можешь?..

Калигула.Пустяки, моя прелесть. Старость должна перебеситься. Все это действительно пустяки. Вы неспособны на мужественный поступок. Я просто вдруг вспомнил, что должен еще уладить кое-какие государственные дела. Но сначала отдадим дань неодолимым потребностям, заложенным в нас природой. (Встает и уводит жену Муция в соседнюю комнату.)

Муцийделает попытку встать.

Цезония (любезно). Муций, я бы выпила еще немного этого чудесного вина.

Муций, покорившись, молча наливает ей вина. Всем не по себе. Сиденья поскрипывают. Последующий разговор идет несколько натужно.

Цезония.Да, Херея! Не расскажешь ли теперь, из-за чего вы тут сражались только что?

Херея (холодно). Все произошло оттого, милая Цезония, что мы заспорили, следует ли поэзии быть смертоносной или нет.

Цезония.Как интересно. Конечно, это выше моего женского понимания. Но меня поражает ваша готовность драться друг с другом из-за страсти к искусству.

Херея ( тем же тоном). Разумеется. Калигула говорил мне, что в настоящей страсти обязательно должна быть капля жестокости.