Сергей Есин - Мемуары сорокалетнего

Но директор и тут очень кривился. Здесь произнесли тост за вечную женственность и красоту замечательной юбилярши. Мужчины и присутствующие дамы хряпнули до дна, и лишь слабонервный директор — от моего ненавязчивого взгляда не укроется ничего, — лишь директор только поднес стаканчик к губам и, даже не пригубив, аккуратным таким манером, я бы даже сказал, деликатно, скрытно поставил стакан на подоконничек. Так же незаметно и ушмыгнул директор. Только перед самым уходом блеснул глазами на начальника ОТК, Игоря Константиновича, дескать, вы уж, Игорь Константинович, приглядите, чтобы все, не ломая, естественно, торжественного праздника, немедленно закончилось и все разошлись по домам.

Так оно и случилось. Очень скоренько все мы закруглились, оставшиеся мужики быстро разошлись, кроме Игоря Константиновича, который вроде бы дотошно приглядывал за эвакуацией пиршественного стола и сотрудников. Все вроде покинули помещение, только Констанция Михайловна тянула время: увязывала баночки с недоеденным продуктом, кусочки торта из двух коробок складывала в одну. Может быть, она еще один юбилей собирается где-нибудь проводить, подумал я. Собрала она все стаканы и тихо, мирно собралась идти мыть в туалет. Тут Игорь Константинович тоже — боком, боком — покинул поле битвы. А что делать мне? Не буду же я всем демонстрировать свои особые чувства к Констанции Михайловне? Вот и вышел вместе с Игорем Константиновичем из здания. Дошли до метро и там простились.

Но, оказывается, Констанция Михайловна просто так не ушла. Ей, видите ли, необходима любовь и популярность не только у дирекции, но и в производственных целях. Через десять минут после того как мы покинули помещение, там опять стоял дым коромыслом. Развязала Констанция Михайловна все баночки, из кусков двух тортов сделала один, вроде почти непочатый, все вина слила в бутылки, достала из стола спирт, развела его и в первый же короткий перерыв во второй смене покликала нужных людей из производственных цехов: двух девочек из ОТК, мастера реставрации, Марину Александровну — мастера-штамповщика, члена соцбытсектора месткома, фельдшерицу из медпункта, та тоже в пузырьке из-под микстуры принесла спиртику, и других позвала нужных людей из рабочего класса. Как и с первой партией, поостаканились, но тут Констанция Михайловна себя вроде бы за рабочий класс выдавала, за рабочую косточку, борца за справедливость, чуть ли не за потомственную фабричную девчонку. Потомственные-то выпили по наперсточку, съели деликатно по кусочку торта и удалились по своим рабочим местам — им план надо выполнять, а потом, знают, приди домой нетверезая, услышит запах мужик и не посмотрит, что член месткома, так врежет, неделю придется хвастаться подругам синяками: «Муж приласкал».

И рабочая баба в таком деле не пикнет, знает: за дело. Ну а Констанция Михайловна, и медичка ей помогала, здесь уже выступала просто из солидарности: один раз полстаканчика выпила, второй, а это все на старые дрожжи… кончился перерыв, все разошлись, дожевывая куски, по местам, а она, касаточка, пьяна-пьянехонька, ноги еле держат. Но и тут жадная баба не остановилась. Как же, бутылки из-под вина и спирта, из-под пива и фруктовых вод скромненько составить в туалет, как завсегда все делают, в том числе приглашенные работницы с посудой из-под молока и кефира, которые берут перекусить в обед с булочкой, а там эти бутылки поступают в распоряжение уборщицы для централизованной сдачи, как же на два рубля ей, которая от певцов коробками шоколадные конфеты принимает, которой песцовые шапки некоторые торговые работники за поощрение таланта их жен дарят, как же ей два рубля потерять? Сгребла все эти бутылки она, как мышь, навьючилась и потащила домой. Походка-то на каблуках нетвердая, вот, как на грех, она на проходной возле милиционера и растянулась. Звон от бутылок пошел на все караульное помещение. Милиционер кинулся ее поднимать, тут и обомлел: баба-то, оказывается, не больная, с каким-нибудь гриппом или сердечной недостаточностью, а пьяная. Вот это да! Он тогда сумочку ей в руки, на снежок за проходную вывел, а пропуск обратно не вернул. «Идите, говорит, гражданка Констанция Михайловна, домой, завтра утром придет начальник караула, разберемся».

Что же, у нас разве нет солидарности? Так уж мы и бросим товарища, попавшего в беду? Нелюди разве мы? Как-нибудь спасать надо! Прямо ночью мне Констанция Михайловна позвонила. Куда и праздничный хмель подевался! Доложила, как сержант старшине. Так, мол, и так. Спасите, дорогой Прохор Данилович, припадаю к вашим стопам. Моя дражайшая половина Клавдия Павловна, которая слушала по отводной трубочке, здесь завозмущалась: «Разве можно в ночное время звонить, беспокоить человека? Да и кому позволено напиваться, как грузчику? Разве это прилично?» Но я на нее грозно: «Цыц, — говорю, — комиссионная блоха, своих мы всегда должны выручать». А про себя думаю: «Нельзя, чтобы цепочка разрушалась. Разомкнись одно звено — все к чертям полетит. Народ мы себялюбивый, эгоистичный, несколько даже мстительный: не помоги я Констанции Михайловне или хотя бы не сделай вид, что помогаю, она в отместку еще и насолить может». И сам говорю Констанции Михайловне: «Не волнуйтесь, дорогая. План у меня в голове уже созрел. Завтра утром в шесть тридцать встречаемся у проходной. Одетой быть скромно, без дубленок и песцовых шапок, косметики никакой, лицо удрученное. Вывернемся, Констанция Михайловна. Я вас не брошу, вы человек, умеющий ценить благородство».

И вывернулись. Подъехали утром к начальнику караула. Констанция Михайловна в слезы, я, вроде как общественность, объясняю суть дела. Парень — лейтенант смотрит на Констанцию Михайловну: какая тут пьяница, стоит старая бабка, которой на пенсию уже пора. Перегуляла, перевеселилась немножко. Простил. Пропуск отдал, пообещал не вносить этот случай в книгу происшествий.

Тут открылась возле фабрики пельменная. Зашли мы с Констанцией Михайловной закусить. Пока я в очереди стоял, моя неугомонная спутница уже макияж на лицо навела, колечки всякие, цепочки, кулончики на себя навесила, из сумочки достала песцовую шапку. Иду к столу, неся две порции горячих пельменей, а уже не бабка смотрит на меня, а некая красотка.

Поели мы, погуляли немножко по снежку, пора и на работу. И только одного мы не знали, что вчера пьяную сцену эту наблюдала старенькая вошка, тихая правдолюбка Александра Денисовна.

Только Констанция Михайловна прошла в свой кабинет, как сразу же ее к директору.

Сидит белобрысый балбес, этот Моцарт ростом в два метра, безо всяких вежливых слов, прямо по-солдатски рубит:

— Напишите, Констанция Михайловна, объяснительную записку о том, что вчера вы устроили пьянку в отделе и были задержаны милицией в нетрезвом состоянии.