Сергей Есин - Мемуары сорокалетнего

— Посмотрим, — задумчиво, но по технологии, сказал Леша. Сказал так, что неизвестно, к чему относилось это «посмотрим». К неисправной машине или к смутному намеку владельца на благодарность.

Пока все шло как обычно.

В четыре они вдвоем — потому что машина не шла — закатили ее на подъемник. В половине пятого Лешечка снял мотор, вскрыл коробку, развел руками. Тут подошел Федор Александрович, тоже сочувственно развел руками, и они вместе с Геннадием Михайловичем направились к директору. Лешечке можно было и не присутствовать в этот момент в директорском кабинете, чтобы отчетливо представить себе происходящее. Федор Александрович обрисовал положение. Кирилл Аствацурович очень сочувственно сказал, что с этой самой основной парой — опять основная пара! — да еще с парой подшипников очень напряженно. На всякий случай он тут же при клиенте позвонил Клаве на склад. У Клавы на складе, конечно, эта пара где-нибудь есть. Но и Клава, и директор, и Федор Александрович держат ее для какого-нибудь экстренного, а посему и «бескорыстного» случая. И поэтому Клава громко, чтобы звук в трубке дребезжал и ее скромная речь была слышна в кабинете, говорит, что только вчера они последнюю основную пару отдали инвалиду. А потом возникает в трубке заминка. Директор вдруг делает вид, что забыл, о какой машине идет речь, и, обращаясь к клиенту и прикрывая ладонью мембрану трубки, доверительно спрашивает:

— Простите, а у вас тридцати- или сорокасильный мотор, Геннадий Михайлович?

— Сорокасильный.

— Нет, нет, Клавочка, к сожалению, сорокасильный. Спасибо тебе.

Директор вешает трубку и трагически разводит руками. Дальше по сценарию могло быть два финала. Один — это когда директор разводит руками и говорит: «Давайте запечатаем машину, вы, Геннадий Михайлович, езжайте в Москву, доставайте эти злосчастные детали, через три-четыре дня возвращайтесь, и мы за несколько часов приводим все в порядок».

Другой финал предполагает большую сердечность. Услышав по громкой связи свою фамилию, Лешечка, направляясь в кабинет директора, про себя отметил: «Второй вариант».

…Директор разводит руками и говорит, обращаясь к Лешечке:

— Воронцов, вот такие дела. Товарищу надо помочь. На складе у нас ничего нет. Может быть, мы подберем что-нибудь из утиля, чтобы Геннадий Михайлович доехал до Москвы. Километров на триста. Ну что, Воронцов, поможешь товарищу, а?

Лешечка, как всегда в таких случаях, улыбнулся изо всех сил. Улыбнулся ласково, добро, честно:

— Я думаю, поможем. Поможем. Но только, наверное, завтра с утра. Сейчас почти шесть.

— Хорошо, — сказал Геннадий Михайлович, — завтра так завтра. Большое вам всем спасибо, товарищи. — И в этот момент почему-то пристально и долго посмотрел на Лешечку. Так пристально, что Лешечке стало не по себе. — В восемь утра, Леша?

С самого начала работы Леша вдруг понял, что клиент ему попался не сквалыжный и добрый. Видимо, мужик тертый: и сам умел жить, и другим давал. Как-то очень быстро он понял, что от него хотят, сориентировался, проникновенно посмотрел Лешечке в глаза, и Лешечка назвал свою сокровенную сумму — «стольник» и тут же ушел «спрашивать ребят». Но работы было навалом, камуфлировать особенно было некогда, и Лешечка минут через пять вернулся обратно, неся завернутые в газетку нужные детали.

— Вот и хорошо, — сказал Геннадий Михайлович, мельком взглянул на железки и полез в машину.

Достал замасленный халатик, надел его и как-то ловко и ненавязчиво стал помогать Лешечке. Не то что эта помощь была Лешечке очень нужна, но то, что интеллигентный и вежливый человек не чурается его дела, как-то его подкупало.

Единственное, что смущало Лешечку, это какое-то удивительное несоответствие, в общем-то, дешевой машины «Запорожец» и ее хозяина. По многим признакам — по дорогому японскому транзистору, установленному в машине, по кожаному заграничному чемодану, брошенному на заднее сиденье, по массивной, но не портящей лица роговой оправе очков, по обуви, дорогим брюкам, выглядывавшим из-под замызганного халатика, по тому, как Геннадий Михайлович небрежно, совсем не как он, Лешечка, носил эти вещи, по тому, как он привычно называл всех на «вы», по манере выговаривать слова и по самой его речи, удивительно простой, не фасонистой, но внушительной и ясной, Лешечка понимал, что тот принадлежит к какому-то иному, привлекательному, но недосягаемому миру. Но тем не менее замызганный, очень не новый «Запорожец» смущал. Это несоответствие Лешечку мучило и когда они в четыре руки, все перемазанные маслом, завинчивали центральную гайку, а она не шла; и когда они положили крестовину с коробкой на пол и Геннадий Михайлович, поддев ломиком с одной стороны, нажал на него всем телом, а Лешечка метровым ключом жал эту гайку в другую сторону; и когда гайка эта наконец стала на свое место и оба вздохнули с облегчением. В этот-то момент Лешечка и спросил:

— Геннадий Михайлович, скажите, пожалуйста. Человек вы с виду солидный, а машина у вас такая — простите меня — фиговенькая. Как это понимать?

— Это очень интересный вопрос, Леша. И я вам на него отвечу. Понимаете, в наше время машину купить нетрудно. В каждой семье есть деньги. А если не хватает, помогут родственники. Вот все и кинулись на «Жигули» — купить стараются подороже, «заложить» деньги. Но купить — не фокус, трудно машину содержать, потому что ремонтировать ее, чинить, красить, да вы сами знаете, приходится из зарплаты. Машину можно иметь и нормально эксплуатировать, только если ее эксплуатация тебе по карману. Я на своем «Запорожце» на дачу возил цемент, в отпуск на охоту ездил, на рыбалку — тоже. И когда еду, не трясусь, что она испортится, что я ее побью, поцарапаю. Я получаю от нее удовольствие, она мне приносит массу удобств. Потому что эта машина дешевая , она мне по карману, по моей зарплате.

— Геннадий Михайлович, — перебил своего клиента Лешечка, потому что понял, что сейчас самое время задать ему вопрос, который его давно мучил, — а кем вы, простите меня, работаете?

— Я, Леша, доктор медицины и директор научно-исследовательского института. Но я вернусь к вашему первому вопросу. Вы заметили, сколько народа купило «Жигули», понастроило гаражей, а почти никуда на своих машинах не ездит. В субботу они выкатывают свои машины, моют их, смазывают, подзаряжают аккумуляторы, в крайнем случае, выедут за город на двадцать километров, нарвут там цветочков и назад. Ведь на этих машинах они и на работу не ездят, родственников на вокзал не везут. Они им нужны как помещение капитала и для престижа. Потому что, если машина испортится или побьется, они вынуждены, чтобы ее отремонтировать, — тут Геннадий Михайлович, как давеча в кабинете у директора, долго и пристально посмотрел на Лешечку, — они вынуждены очень во многом отказывать себе и своей семье. А ведь машина — это только четыре колеса, только средство доставки грузов и пассажиров. А машину превратили в факт семейного хвастовства: «У Маши, дескать, с мужем и машина, и ковры, и хрусталь». Вы когда-нибудь пьете из своих хрустальных фужеров?