Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 1

Елене немного поплохело, и она, держась за косяк двери, вытащила себя, перпендикулярно орущей толпе, из буфета — и вышла на улицу продышаться. Да-да, допускаю, что древние формалисты действительно уже всех поддостали маниакальными омовениями горшков, чаш и скамей — но в данный момент я бы не отказалась от их зацикленности на личной гигиене. Зажать нос. Закрыть глаза. Я должна с ней поговорить немедленно же.

Войдя, со второго дубля, в буфет, Елена увидела Татьяну, сидящую за столиком, лицом к ней, с чуть распушёнными своими, плавно забранными волосами, прямо напротив двери. Кажется, был уже звонок на урок — так как в буфете было пустынно и тихо. Ярко слепил столовский свет. Татьяна, кротко отодвинув в дальний край тарелки бескровную хлебную тефтель из купленного неразменного «комплексного» обеда, святила глазами желтую отварную картошку.

Когда Елена подсела напротив и с ходу попросила Татьяну взять ее с собой в следующий раз в храм, Татьяна мягко и ясно посмотрела ей прямо в глаза и почему-то сказала:

— Вы должны понимать, что идти просто как на экскурсию, ради любопытства, — абсолютно бессмысленно для вас, и если вы…

И только когда Елена, не дав ей договорить, настойчиво, даже как-то требовательно повторила просьбу, Татьяна, ничуть не удивившись, но все так же странно-испытующим ясным взглядом на нее глядя, вымолвила:

— Ну, хорошо, Лена, если вы действительно настаиваете, пойдемте. Я могу просто проводить вас.

Татьяна незаметно для глаз склёвывает перстами колкие хлебные крошки, не убранные на сероватом столе с завтрака, прячет кисти рук под манжеты безразмерного, растянутого, блекло-мажентового свитера. Разжимает ладони — а там фимиам.

Встанем, пойдем отсюда.

Было пасмурно, мокро, не холодно, и не ветрено. Снег, только выпавший, грязно растаял, обременив собою то ли мрачные обочины неба, то ли угрюмые витрины луж, не затронув матерые копченые сугробы.

Встретились с Татьяной вечером на Пушкинской.

— Зовут священника Антонием, — торя опущенными глазами дорогу в толпе, говорила, чуть оплавляя гласные, Татьяна — идя рядом с Еленой, всем видом демонстрируя, что она и вправду — только провожатый, только показывает дорогу — и кажется, прилагая все силы, чтобы дурацкая школьная игра в учительницу и ученицу никоим образом здесь даже и не вспомнилась. — Батюшка Антоний совсем молодой, еще тридцати нет. С ним можно запросто говорить. Он выпускник филфака, стал священником совсем недавно, только в прошлом году. А до этого его с работы из московской школы выгнали. За то, что он детям о Христе рассказывал.

У Елены ёкнуло под ложечкой — от таких уж совсем буквальных сходств со Склепом, — и на секунду даже поверилось, что случится чудо — что придет она сейчас в нежданную-негаданную церковь — а там — Склеп, живой, выживший, с баллончиком, сменивший в священничестве имя на Антония. «Мало ли, перепутала Татьяна филфак с журфаком…» — в жутком, заполошном припадке ожидания невозможного подумала Елена. И она даже едва-едва удержалась, чтобы не спросить у Татьяны «а как священник выглядит?!»

— Я знаю, очень трудно найти в первый раз слова, — добавила, чуть погодя — все так же на Елену не глядя — Татьяна. — Лучше всего к батюшке Антонию подойти с каким-то конкретным вопросом, чтобы начать разговор. Можно спросить его, например… — и тут Татьяна впервые за всю эту прогулку вскинула на нее глаза — по-особенному, с ясным, упорным своим взглядом, — …можно, например, спросить его, что делать, если человек верит в существование Бога, но не чувствует необходимости принять крещение…

Свернули в гигантскую сталинскую арку, не дойдя одного переулка до центрального телеграфа.

Абсолютно молча прошагали под горку — и когда справа показалась маленькая церковка цвета хурмы, с дальнозоркой колокольней — Елена глазам своим не поверила: столько раз ведь здесь везде хожено, вокруг, в переулках — а церкви этой она никогда до сих пор не видела — то ли не замечала.

Как только Елена вошла внутрь, ее неожиданно объяло чувство чудесного, мечтавшегося дома: тепло, живой свечной свет, и с какой-то уютной лаской, с поразительно родственной мимикой вечности улыбавшееся ей навстречу внутреннее пространство. Пространство, населенное крайне густо: темные лики — и глаза. Везде! Из десятков окошек-икон, с явно вплотную примыкающей к ним, с той стороны, бесконечностью.

Живой свет казался светлее и ярче — и разом переносил в те закрома времен, где тяглы меряли лошадиными силами, а лампочки — количеством свечей.

Время, вообще, сразу осталось где-то позади, за порогом.

Ритм, как в улье, отмерялся действом с парафиновыми свечами: их выменивали, как у туземцев, за медяки, у старушки — пленницы угловатой деревянной старинной свечной конторки слева от входа, с бесконечным количеством ячеечек, — вырученные за безделушки свечки кому-то, впереди стоящим, все время передавали, или несли сами, пробиваясь в народе, зажигали их — и, наконец, свечи утопали в огне золотистых, на высокой ножке, дисков с шаткими наперстками — переполненными, так что некоторые, уже зажженные, лепили на скользкую покатую плоскость или клали незажженными рядышком.

Как и в другой церкви, на Пасху, ей показалось, что внутри — пространства гораздо больше, чем может уместиться в этих ужимистых архитектурных формах. Выгородки, низенькие, с отсверкивающими от свечей перильцами, делили и без того крошечные закутки с темными оконцами, справа и слева, перед иконами. Вопреки всем законам геометрии и алгебры, из-за того, что маленькое помещеньице преломлялось на еще более микроскопические как бы горницы — места становилось гораздо больше.

Но нет, конечно не это — что-то еще, какое-то еще благословенное жульничество явно происходило с просторами. Темные окошки икон, вырастающих и в рядок, и одна над другой, форм самых разных, и их темнолицые обитатели, резко надставляли и горизонталь, и вертикаль. Что-то было еще…

— Нам надо будет занять очередь, — будто бы сказала Татьяна, кивнув головой направо, где, в начале узенького, заросшего иконами коридорчика, разделявшего дольки церкви, стоял, боком к ним, бородатый священник (на Склепа, конечно же, абсолютно не похожий), вокруг которого толпились человек пятьдесят.

Жаркий свет впереди, в самом дальнем помещении, притягивал как мед. Елена, уже почти не различая, что говорит Татьяна, прошла по расступавшемуся перед ней коридорчику вперед — в просторы перед центральным алтарем. Начиналась служба.

Набито народу оказалось здесь еще больше, чем в коридорчике. И только было Елена подумала, где бы ей встать, как вдруг — словно кто-то решал прямо перед ее шагами, по мере ее шагов, кроссворд: освободился в толпе проход слева, она шагнула туда, и потом сразу как-то неожиданно расчистилось место на узенькой банкетке, шедшей по периметру дальней от алтаря стены — и Елену буквально отнесло толпой на это сиденьице — второе, с краю, от коридорчика. Не захотев, почему-то садиться, а просто встав вплотную к банкетке, Елена заметила, что обивка на банкетке — как в метро, дерматиновая — улыбнулась, и подумала, что здесь, в церкви, даже это не выглядит уродливо. Снизу, из-под банкетки, жарко припекало — прямо под сидением, видимо, пряталась труба отопления — и от этого жара на икрах было почему-то приятно — будто кто-то заботился высушить кроссовки и полы джинсов от внешней, уличной сырости.