Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

Но Аня по-простому сказала:

— Ты иди, а я тебя здесь снаружи подожду. Мне неловко как-то внутрь церкви заходить. Я же в Бога не верую. Когда с экскурсией, со всеми — это нормально. А так…

Внутри, у двери, через которую вошла Елена, распятие показывало крестные муки с такой невыносимой правдоподобностью, что все входящие горожане здесь же падали на колени. Еще мучительней, еще чудовищнее, еще в сто крат более физически ощутимо — еще реальнее, чем даже в мюнхенской Фрауэнкирхе — видны были по всему телу увечия от римских хлыстов флагрумов со свинцовыми наконечниками. И с убивающей буквальностью сразу в твоем же, живом, теле чувствовались и разрывающиеся альвеолы легких, и удушье, и вздутые вздыбленные ребра, и необходимость каждый раз ценой нечеловеческой боли подтягиваться, чтобы сделать вздох, и вот-вот готовое разорваться не выдерживающее сердце.

Елена встала у песчаного стола с горящими свечами, которые боялась потушить брызнувшими из глаз слезами, и, раз увидев распятие от входа, больше не смела даже поднять на него глаза.

Простые парафиновые свечи зарывались пятками в песок. Который напоминал сверху то ли кофейную гущу, то ли лунный пейзаж с кратерами и выгоревшими дотла жерлами вулканов, с загадочными, рукотворными, начертанными на песке чьим-то молящимся перстом, знаками — о происхождении которых ученые-астрономы долго потом будут спорить, разглядев в свой телескоп: какие приливы и какие ветра́ их запечатлели.

Глаза долу, так и дошла в гораздо более жизнеутверждающий алтарь.

Нарядная кафедра под деревянным палантином. Деревянный потолок, как тетрадь в клеточку, расчерченная деревянными балками. Медузообразное солнышко на кобальте деревянного неба. И крошечная трещина над алтарем прямо по центру, через которую с чердака — уместный луч.

И веселые яркие псевдороманские комиксы, в таитянской гогеновской цветовой гамме, с новаторской флорой и фауной, бредущей вразброд, покачиваясь, по барханам: пальмы с пропеллерами; вол, который, похоже, не знал, что делать с наличием у него и копыт, и крыл, и поэтому предпочел за лучшее почтительно лежать у престола с письменами в зубах, и поддерживать собой золотую мандорлу; орел, размером с болотную цаплю, сидящий на летящем папирусе, как на ветке дерева; и Ангел с телетайпной лентой, принимающий телеграмму настолько длинную, что он и сам в ней слегка запутался левой стопой. Лев же, страшно похожий на немецкого медведя, просто листал в руках лубок и улыбался. Пара Архангелов с экспрессивной пластикой и оливковыми тромбонами дежурили по углам. На ближайшем к апсиде арочном перекрытии то ли пастухи, то ли рыбаки, то ли мужи без определенной профессии, танцевали хаву-нагилу и откровенно указывали руками на Виновника своего торжества в алтаре. А по краям, спеленутая в саваны и накрепко повязанная, молодо выглядящая братва уже с задором выбиралась из гробов и высвобождалась из пут.

Каждые полминуты, как по солнечным часам, сзади звякала монетка — прихожанин, забежавший на пути, преклонял колени, зажигал свечку на песке, молился — и выбегал дальше по своим делам, насквозь, через дверь противоположную.

С завидной регулярностью позади раздавалась и тоненькая мелодия, как из музыкальной шкатулки. И Елена все никак не могла понять, откуда это. Отсчитав обратно полсотню длинных мореного дуба скамей с прагматичными медными вешалками для сумок, подставкой для колен, обитой вишневой клеенкой, и коротко стриженным ковриком на сидениях — и увидев, наконец, источник музыки, Елена в секунду вынеслась за Аней.

Та, усадив на скамейку вместо себя свою теннисную ракетку и удобно облокотив ее на спинку, уже преспокойненько болтала у обочины с немецкой семьей (жена, муж и сын лет пяти, с широкими, славно раскатанными скалкой во все стороны лицами, запыхавшиеся, все в одинаковых, серых с розовым, облегающих спортивных костюмах с желтыми лампасами по бокам, спешившиеся с велосипедов); Анюта, со знанием дела, с удивительной наглостью и уверенной жестикуляцией объясняла местным немцам, как куда-то проехать.

— Анюта! Побежали скорее! Там потрясающая игрушка! — Елена безапелляционно подхватила ее под руки и, как всегда побеждая упрямство подруги исключительно внезапностью, как какую-то упирающуюся недвижимость насильно вдвинула, наконец, ее в церковь.

В левом, дальнем от алтаря углу была и впрямь потрясающая музыкальная игрушка.

Для того чтобы увидеть действие, нужно было встать на колени на специальную деревянную подставочку и заглянуть во врощенный в стену ящик за стеклом.

Приготовились. Опустили монетку — и вдруг вспыхнул свет внутри ящичка: на игрушечной маленькой колокольне и в крошечной храмовой хижинке. Заиграла плинки-планк музыка. Распахнулась деревянная дверь — и из хижины выехал Спаситель с крестом на знамени, прямо как на картинах Уголино. Простолюдин у дверей почтительно снимал шляпу. Удобно сидящая на коленях крестьянка поднимала для благословения младенца. И Спаситель в развевающемся на ветру алом деревянном плаще благословлял всех (включая вынужденно коленопреклоненных, из визуального удобства, внешних зрителей), осеняя Своей алой раненой ладошкой.

— Как красиво! — шепнула Аня.

Они обе стояли перед игрушкой на коленях — и не глядя спускали из карманов всю имеющуюся мелочь — лишь бы мелодия не прекратилась.

— А ты заметила под колокольней звонящего Ангела? — в запале спрашивала Аня, не отводя глаз от темнеющего ящичка. — Он за веревочку дергает!

— Нет!

— Тогда давай еще раз!

И за любую, уже бессчетную монетку, волшебный ящик повторял всю мистерию еще и еще раз.

— А ты заметила мох, настоящий, на переднем плане?!

— А ты заметила, что когда Он выходит, — там, в хижине, видны две керамические лампы и лилии в горшочках!

— Да! И фотография Его мамы на камине!

И Аня снова была такой, какой Елена ее ужасно любила. Такой, какой она, в детском каком-то еще классе, подсмотрела ее в Новом Иерусалиме — вырисовывающей иконным пальчиком воображаемые картины на полотне грязно маслом крашенной пупырчатой варварской стены.

— Послушай, подруга! Ты знаешь, я никогда не лезу в твои дела, уважаю твой выбор и так далее… — заговорила Аня, как только они с ней вышли из церкви на солнцепек — таким елейным голоском, что было ясно: дальше собирается сказать гадость. — Но объясни мне, идиотке… — продолжала Аня, решительно вешая ракетку в чехле, подтянув за лямку, как ружье, на правое плечо. — Ну что ты в нем нашла?!

Елена изумленно вылупилась на нее.

— Да нет! Не в Нем! — смеясь, сконфуженно качнула Аня головой в сторону церкви. — А в Воздвиженском! Ну ведь жлоб жлобом! И зануда к тому же.