Александр Кудрявцев - Я в Лиссабоне. Не одна[сборник]
- Название:Я в Лиссабоне. Не одна[сборник]
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:АСТ
- Год:2013
- ISBN:978-5-17-080203-6
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Александр Кудрявцев - Я в Лиссабоне. Не одна[сборник] краткое содержание
"Секс является одной из девяти причин для реинкарнации. Остальные восемь не важны," — иронизировал Джордж Бернс: проверить, была ли в его шутке доля правды, мы едва ли сумеем. Однако проникнуть в святая святых — "искусство спальни" — можем. В этой книге собраны очень разные — как почти целомудренные, так и весьма откровенные тексты современных писателей, чье творчество объединяет предельная искренность, отсутствие комплексов и литературная дерзость: она-то и дает пищу для ума и тела, она-то и превращает "обычное", казалось бы, соитие в акт любви или ее антоним. "Искусство Любить", или Ars Amandi, — так называли в эпоху Ренессанса искусство наслаждения. Читайте. Наслаждайтесь.
(Наталья Рубанова)
Я в Лиссабоне. Не одна[сборник] - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Офицер наклоняется, стучит в кабину, его пальцы в черных перчатках, черные пальцы стучат в стекло:
— Откройте дверь! У вас заблокирована дверь!
Лицо офицера, чужого, ненужного здесь офицера, человека с лицом реальности, тупым лицом гидравлического пресса, станка, мотоцикла. Надо что-то делать, что-то делать… Нажать из последних сил на «газ». Офицер, его лицо, его тело отбрасывается. Переключить скорость — на вторую, в зеркале заднего вида уменьшается офицер, падает, переворачивается. На третью — стрелка спидометра растет, а офицер в зеркале, маленький, поднимается, ползет к мотоциклу. На четвертую, теперь еще «газ», да, еще «газ». Что случилось? Пальцы офицера в черных перчатках. Гидравлика — довольно страшная штука, здесь, в реальности, как-то все по-другому: слишком ясно, слишком четко, без промежутков между причиной и.
— Ты делаешь мне больно.
— Прости, я не нарочно.
— Просто не надо так сильно нажимать, а потихоньку.
— Вот так?
— Да, вот так… Одним. одним пальцем.
Небольшая, маленькая, неудобная. Есть время, к которому можно, конечно же, приноровиться, а потом это пройдет: наслаждения без боли — хмм, чуть-чуть, может, скорее, от страха, незнакомые люди — без имен, под псевдонимами, без презервативов, колпачков, крема, лжи, гадости и честности молчания. Никто здесь ни при чем и ничто, слова нужны для того, чтобы обманывать, чтобы не признаваться, чтобы никто не вступил в права лживой самодостаточной речи, у которой лицо офицера, пальцы в черных перчатках.
— Вот здесь, нажми вот здесь.
— Так?
— Да.
Секреты растягиваются, скрипят. За окном заплаканные глаза, чуткие черные губы, бархатный гуттаперчевый нос. «А что ты хотела? А с кем, ты думала? Ты ни о чем не знала?» Железный поезд выползает на железные рельсы. Он приподнимается, встает на «ноги» и… Рельсы блестят.
— Не так быстро, миленький.
— Что?
— Я говорю, не так быстро.
Губы — грот. Влажный огромный грот, зал вокзала, касание, ожидание. «Помнишь, ты играла в „замри“, когда было хорошо, когда было очень-очень?» Вот почему заряжаются пистолеты, и вот почему пистолеты не спят, почему они всегда начеку. Утро, вечер, Нью-Йорк, Дели, парк, озеро или Москва. Пистолеты останавливают слова, но это им только так кажется, потому что их дело — другое. А что будет потом, уже не знают они.
Я родилась, была, взрослела, я ждала, искала, обманывалась, я делала это, я стала учиться, я ждала, мне казалось, это проходило, я разочаровывалась, это начиналось снова, я уже не верила, я думала, я хотела, чтобы ничего, кроме. Я пошла работать, там было мерзко, я разглядывала мужчин, меня разглядывали мужчины, то, что я пробовала раньше, в школе, а потом в институте, стало забываться, я ждала, я ждала не этого, я не знаю, как это называется, я знаю, как это называется, я уже не верила, я устала ждать, я хотела немногого, хотя нет, это ложь, я. я, наверное. я хотела слишком многого.
«Встань и наклонись, а теперь расслабься, не бойся, не бойся. Чего ты, говорю, не бойся, да не дрожи ты, это же не больно. Прогнись в спине, расслабься, расслабься, вот так, и ноги слегка, да, слегка согни в коленях, вот так, да, и назад, да, назад, нет, не так, выше».
Леопарды и антилопы, слоны, густая трава, папоротники, лианы, в буйных зарослях дрока кричит павиан, его крик пугает газель, и она мчится, быстро мчится через кусты. Ветки хлещут ее по лицу, по ее человеческому лицу, она отворачивает голову: у нее нет рук, чтобы защитить лицо свое, у нее нет крыльев, чтобы поднять в воздух тело свое, она может только повернуть голову, она мчится через кусты, спотыкается и падает.
— Алло, моя машина у северного входа, номер эль-эн-один-один-семь-ка.
— Ка?
— Да, ка.
— Меня зовут Анна. Вы слышите? Меня зовут Анна. Я такая… высокая, в оранжевом пальто.
— А я Ник, слышите, Ник. Я в красной куртке, коренастый такой, с капюшоном. Номер эль-эн-один-один-семь-ка.
«Привет! Я живу недалеко от молокодойной фермы. Знаешь, как устроена машина Джерри? Это такой как бы морской велосипед. Мертвое тело прикрепляется ремнями к сиденью, ноги ставятся на педали и пристегиваются пряжками. Педальная ось соединена через муфту с бензиновым моторчиком. Я заливаю бензин в бак (я во-обще-то работаю на бензоколонке) и дергаю за кикстар-тер (это такой мотоциклетный рычаг). Мотор заводится, и педали начинают вращаться. Ноги поднимаются и опускаются туда-сюда. Если спустить тело с велосипедом на воду, то оно поплывет (ну, или поедет — называйте как хотите). У нас озеро довольно широкое, другого берега не видно. Так что велосипед поедет (ну, или поплывет), пока не скроется из виду, то есть как бы за горизонт. А молочная дойка обычно в десять где-то. В это время уже темнеет. Отправив велосипед, можно еще успеть попить парного молока.
В тот раз, это было в четверг, мы с младшим братом нашли женщину с пулевым отверстием в голове. Она валялась у дороги. Очевидно, ее кто-то выбросил. Потому что она была уже не нужна. Ну, или просто из автомобиля. Она валялась в пыли, и мы с братом, слегка почистив тело, перенесли его в багажник. Голое, статное, надо сказать, тело, но с дыркой в голове. Пончик, так зовут моего младшего брата, даже засунул в дырку палец. Ближе к ночи мы, наконец, решили отправить ее покататься на машине Джерри. Тут, однако, произошла одна странная штука — я не знаю даже, как и сказать… Дело в том, что мой младший брат Пончик, он в то же время как бы и. Я сейчас объясню. Наш папа умер от рака и, умирая, написал завещание, в котором был такой пункт.»
Труп поздней осени — холодной, пыльной, бесснежной, непогребенной, а уже конец декабря, да, а снега все нет и нет, нет белого савана. Пыльные улицы, ветер, бесснежный мороз, в ветках застрял черный пакет — некрасивый, неряшливый, как разодранный грач, не успевший улететь, грач, который оказался поддельным, грач, который обманул, что он грач, который оказался пыльным и грязным пакетом, в каком выносят еду из маркета — колбасу, плавленый сыр, порошок «Нескафе» и прочее, прочее, наполненное эмульгаторами, замедлителями гниения, отвращения, депрессии и отчаяния, священного желания поскорее покончить с собой, с этим бессмысленным миром, с надувшим на все сто декабрем. Серые тучи, ранняя темнота и пыльные бесснежные улицы…
Ник (о, какое плоское, бессмысленное, ненужное имя, оказавшееся к тому же поддельным, ибо скорее всего он, конечно же, не Ник, а какой-нибудь Евгений Павлович, Алексей или Иван, а может быть, Джидду или Агра, о, его жажда всемирности — быть всем или ничем одновременно), Ник застыл. Окоченевшие члены — руки, ноги, отмерзающая болезненная голова, глаза, как бессмысленное зеркало, отражающее сизые выхлопы автомашин, выхлопы, пытающиеся догнать эти выпускающие их автомашины, и — исчезающие, тающие. Дыхание людей без шапок, пар — призраки снега и тепла, молекул углекислого газа, когда-то бывшего кислородом, как и бензин. Значит, Ник, да, значит, Ник, он ждет на декабрьском ветру — холодном, пыльном, бесснежном. Обманувшая зима, обманувшая осень, страшно не хочется говорить «обманувшая жизнь», он по-прежнему хочет сказать своей жизни «да», даже если жизнь и говорит ему «нет», ведь это его право, даже если. все равно «да». мысль о смерти слегка согревает — и он улыбается.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: