Александр Кудрявцев - Я в Лиссабоне. Не одна[сборник]

Через пару дней я позвонила Егору и сказала, что так я никогда не заберу у него лифчик — каждый раз это будет «в следующий раз»; надо просто приехать и забрать. Была где-то середина дня, а вечером мы с Савелием собирались в театр — до Егора я дошла пешком, он сварил кофе и, разлив его по чашкам, пошел в комнату. Я стояла, прислонившись к двери, он выдвинул ящик стола, выудил из него лифчик и протянул мне. Я повернулась, он расстегнул молнию на платье, потом взял меня за бедра, развернул к себе, спустил лямки, положил ладони мне на грудь и сказал, что мог бы на ощупь узнать мою грудь из сотни других. Это было несколько дерзко, но меня очень завело, я стала даже думать, не вернуть ли этот комплимент его члену, — ничего не получилось, потому что позвонил Савелий. Я бы и не взяла трубку, но — все-таки это было бы не совсем красиво — словом, мне не хотелось, чтобы он думал, что мне на него совсем уж насрать. Савелий предложил поужинать перед театром — мол, проголодался, к тому же после спектакля ужинать будет поздно. Пришлось надеть лифчик и попросить Егора застегнуть молнию. Я сказала Савелию, что сижу в кафе на Литейном, так что надо было еще успеть туда добежать.

Он заказал столик буквально напротив театра: когда мы приехали, он усадил меня и вышел — минут через пять я в окно увидела, как Преступление с Наказанием в «гелентвагене» отчаливают, и Савелий, вернувшись, сказал, что отпустил их до вечера. Я боялась, что между нами возникнет какая-то неловкость, но нет: он только спросил, не мучилась ли я похмельем на следующий день, я ответила, что похмельем — нет, но диван был очень неудобный, к тому же спать одетой — то еще удовольствие. Он немного расслабился, когда услышал это, и буквально через минуту мы уже перешли к милому трепу ни о чем.

Мы выпили бутылку шампанского в ресторане и потом еще одну в антракте — после этой второй я немного поплыла и стала объяснять Савелию, что мне всегда история Ромео и Джульетты казалась несправедливой: «Я понимаю, законы жанра и все такое, но, в сущности, они ничем не заслужили», — на что Савелий ответил, что «все же некоторая справедливость есть: любишь кататься — люби и саночки возить, а не так, что люби и катайся». Он пошутил, и все-таки мне стало неприятно, но только на секунду — стоило мне представить себе Ромео и Джульетту на санках, меня пробрало на «хи-хи». И еще больше меня развеселило то, что, несмотря на все танцы рыцарей, в голове у меня все равно пела про cruel nature Пи-Джей — haswon again.

Когда мы вышли из театра, машина уже ждала нас, охранник встретил у входа, мы сели, но поехали в сторону Обводного. Савелий сказал, что у него — сюрприз, и мне стало не по себе. Он был несколько взвинченный, но не так нервничают, когда просто чем-то недовольны; переговаривался с сидящими впереди охранником и водителем — я не понимала, о чем, но мне это не нравилось: как будто они выполнили какое-то его задание, спрашивать, впрочем, я не решалась. Мы довольно долго ехали, плутали по промзоне за каналом, и к тому времени, как мы, наконец, остановились — место было похоже на заброшенный завод или что-то вроде этого, — я уже проклинала себя всерьез. Совсем жутко стало, когда водитель заглушил мотор: вокруг было очень темно и неправдоподобно тихо. Я набралась смелости, повернулась к Савелию и сказала, что мне это не нравится, и что я хочу домой, но его это как будто только успокоило: «У меня, — говорит, — тут офис, не парься». Я еле сдерживала дрожь, лихорадочно соображала, что делать, и глазами показала ему на охранника с водителем — он сказал им, чтобы вышли. Я старалась говорить очень спокойно, но, кажется, у меня не очень получалось: просила объяснить, куда мы приехали и зачем, но он лишь отговаривался сюрпризом. Мы довольно долго препирались в духе «мне не нравятся такие сюрпризы» — «да чего ты боишься?», и, чем спокойнее он был, тем больше я боялась, теряла контроль над собой и в конце концов почти закричала, что, мол, если хочешь меня трахнуть, то давай, но в нормальной обстановке, а не на каком-то складе. И тогда он ударил меня.

Это не была пощечина, он просто двинул кулаком в лицо. Я плакала, кричала, выла, а он просто вышел, открыл мою дверь, вытащил меня и подтолкнул к охраннику, который схватил меня за плечо — очень больно, чтобы дать понять, что вырываться бессмысленно. Я уже не владела собой и могла только плакать, он почти волоком тянул меня. Никогда в жизни я не соображала так быстро: пока Савелий с водителем были немного впереди, открывали дверь, я свободной рукой нащупала в сумочке телефон, дернула переключатель, чтобы выключить звук, а потом сделала движение, как если бы хотела вырваться, и за те две секунды, что охранник не видел, сунула телефон в лифчик немного сбоку, почти под мышку. Над дверью горела лампочка, и я успела разглядеть табличку с названием какого-то ООО. Мы зашли в огромное помещение — склад, но пустой — каждый звук отдавался грохочущим эхом. Я стала проситься в туалет. Савелий выглядел очень по-деловому, уверенно двинулся к какой-то двери и бросил через плечо, что, мол, отведите, а то нехорошо выйдет, только сумочку изымите. Я держалась за сумочку как за последнее спасение и постаралась еще больше завыть, когда водитель все-таки у меня ее вырвал. В туалете, чтобы выиграть время, я сказала, что мне нужны тампоны, и, пока они переговаривались, искали их в сумке и несли их мне, я все-таки успела набрать маме эсэмэс. Пальцы плясали, как взбесившийся кордебалет, но я даже зачекини-лась. Потом я завернула телефон в бумагу, чтобы он не гремел по кафелю, сунула его за унитаз и вышла. Я сама вибрировала, как телефон, и ничего не могла поделать: я представляла себе, как мама сидит с айпадом, смотрит какой-нибудь ролик — и плевать хотела на телефон.

Меня привели обратно на склад, посадили на стул и связали руки за спиной. Я плакала и просила меня отпустить, но эти двое как будто не слышали и только деловито, как-то очень слаженно действовали: поставили три стола буквой П, приставили к каждому по стулу и сели по бокам от меня. Несколько минут было очень тихо, только раздавались мои всхлипывания.

Савелий вышел из боковой двери: на нем поверх костюма была надета судейская мантия. У него было скучающее выражение лица — когда я увидела это, я оцепенела: это было безумие.

Водитель с охранником встали, дернули меня вверх и, когда Савелий устроился напротив меня, опустили и сели обратно.

Это был суд: водитель был как бы прокурором, хотя Савелий — он явно раздражался, что водитель не умеет говорить так, чтобы было похоже на протокол, — говорил за него. Мне пришло в голову, что если я буду вести себя тихо, то он захочет тянуть свою игру подольше, так что я перестала орать, только стучала зубами — непроизвольно — и всхлипывала.