Кнут Фалдбаккен - E-18. Летние каникулы

— Прослышал, ты был у нас, — сказал он и посмотрел испытующе.

— Да, тебя не было…

Встреча была некстати, именно теперь. В соседстве с ним, с его насквозь буравящими глазами трудно было размышлять об эзотерических ценностях или о категориях возвышенного.

— Я был в лесу, — сказал он. — Скотина заплутала. Черт бы ее побрал!

— Да, Герда рассказывала, — подтвердил я и тут же раскаялся в своих словах, заметив его улыбочку.

— Слышали, слышали, что она тебя повстречала! — Он победоносно сиял. — У нее только и на языке, Петер да Петер, такой большой стал, такой взрослый… — Он угрожающе засмеялся. — Поосторожней будь с ней, она ведь посещала эту школу по домоводству. Ну, этот интернат в Квамме… — сказал он многозначительно, словно осуждал поведение сестры на веки вечные. — А прошлым летом она работала в гостинице и спуталась с одним англичанином. Но тебя она все равно любит. Знаешь, сколько у нее волос растет на… — Он снова засмеялся на свой дурацкий манер. — Я хорошо разглядел, хотя она вдруг стала осторожничать, — добавил он мстительно. — Проклятые бабы, черт бы их побрал!

Я буквально обомлел от его кощунственных слов, казавшихся особенно неуместными на фоне первозданной природы и моих благородных мыслей, однако… другая часть моего «я» завидовала ему и его ребячьей вульгарности, и проклятия его казались мне симпатичными.

Он сунул руку за пазуху и вытащил затасканный журнал:

— Смотри, обещанное.

Я успел прочитать: «Эротика». На обложке была изображена женщина в тигровой шкуре, что-либо подробнее рассмотреть не удалось, да и Йо нетерпеливо перелистывал страницы журнала.

— Неплохо, правда? Посмотри на странице четырнадцатой…

Он схватил журнал и листал в ажиотаже. На четырнадцатой странице стояла та же самая женщина, что на обложке, только уже без шкуры, прикрывая одной рукой самое интересное место… У нее были длинные черные волосы, она игриво улыбалась кому-то, находящемуся вправо от нас, далеко-далеко. Я тотчас подумал о Герде Бергсхаген в корыте.

— Здорово! Ничего не скажешь! Посмотри на сиськи! Я получил этот журнальчик от одного старшеклассника, а ему прислали из Швеции.

— Да, недурно, — подтвердил я автоматически. Хотя противно было стоять с этим наглецом и рассматривать фотографии нагих женщин в неестественных позах. Противоречило моему достоинству, моему недавно обретенному «я», моему идеалу свободного эстетического бытия в лесу. Но Йо не смущался: при виде новой картинки тыкал пальцами, смачно плевался, похотливо хохоча и сияя от восторга. А потом как бы невзначай вдруг спросил:

— Ты каждый день это делаешь?

— Что?

— Ну, берешь его в руку, понимаешь?

— Зависит… Да, иногда… Не часто…

Почему именно теперь, черт возьми, он хотел говорить об этом? Да, правильно, последний год я занимался онанированием, если представлялся случай, рано утром и поздно вечером, но сейчас… все это позади, потому что я повзрослел, познал другие ценности в жизни и не любил, когда мне напоминали об онанизме, с которым я распрощался давно… кажется, полчаса назад.

— Я каждый день делаю, — сказал он довольный моим ответом, — по три-четыре раза. А как-то зимой целых шесть!

Разумеется, он преувеличивал. Да еще внушил себе, что имеет надо мной перевес оттого, что при давнишнем измерении его член оказался длиннее… Бесстыдник!

— Хочешь сейчас?

— Да ты что! — Я медлил. — Нет, я… понимаешь, мне нужно домой, скоро ужин…

— Ага, боишься?

— Дурак!

Его половой орган был длиннее два года назад, а теперь мне почти шестнадцать, с прошлого лета я вырос на целую голову, и моя мужская «гордость» теперь составляла все четырнадцать сантиметров. Развился я поздно. Это так. Но сейчас я вполне был доволен своими атрибутами: размером неутомимого полового члена и его готовностью к действию. В любое время, независимо от обстоятельств я способен был вызвать эрекцию, а фантазия моя превосходила самые редкостные сладострастные представления. Стоило только подумать, и тотчас же они являлись мне — невероятные неясные конфигурации.

— Ага, кумекаю! Ты экономишь, ты…

Он кивнул головой наверх в сторону дома, и я понял, что он имел в виду. Я не забыл о своем чересчур смелом решении нанести визит на дачу Весселя, вот только не знал, как осуществить задуманное, какой предлог изобрести для посещения. Прийти просто и сказать: «Хей, вот и я»? Нет, не пойдет, даже после того что рассказала Герда. А теперь еще и Йо со своими непристойными намеками. Неожиданно подумал о ней, о Катрине Станге, иначе, в ином свете. Увидел, словно воочию, длинные темные волосы, угадал нечто загадочное, томное, возможно, меланхолическое в ее облике; представил то, что объясняло ее одинокую жизнь в доме, в лесу, и что отвечало моему собственному торжественному настрою души, моей тоске по гармонии и слиянию с природой, со всем окружением…

— Ну мне пора, ужин скоро, — сказал я, чтобы закончить этот бесцельный разговор. Да, он был моим товарищем, но во всем грубом, вульгарном, мальчишеском; однако было нечто существенное, что нас разделяло: возраст, разница между тринадцатью и почти шестнадцатью годами, и еще многое другое, недоступное его пониманию.

— Ты, Петер, — сказал он. — Может, научишь меня и танго танцевать? Немножко, чтоб не только вальс умел, а?..

— Да, в общем, могу.

— У меня только пластинки нет такой, с танго.

— Сами будем напевать мелодию.

— Согласен.

— Приходи ко мне в мою избушку.

— О’кей! Завтра?

— О’кей. Завтра до обеда.

— О’кей, прощай.

— Прощай.

Он ушел, и я вздохнул с облегчением. Так было лучше для нас обоих. О недавней потасовке в амбаре мы не вспомнили. Мучительно было бы и для меня, и для него. Не сговариваясь, мы проявили взаимное уважение и понимание.

Я побрел к избушке, держа в руке свернутое в трубку неэстетическое вознаграждение. Подумал, надо бы сжечь этот журнальчик или разорвать на мелкие клочья, пустить по ветру, чтобы картинки не смущали души подростков. Подумал, но не сделал. Разровнял журнал и разложил его, словно под прессом, между матрацем и основанием койки. На всякий случай, а вдруг возникнет потребность. Явное предательство собственных, казавшихся мне незыблемыми принципов, но… вынужденное. Так я успокоил себя и отдался на волю судеб. Созерцал солнечные лучи, падавшие наискосок на стол, покрытый желтой клеенкой. В открытую дверь то и дело влетали и вылетали сумасшедшие мухи, нисколько меня не стесняясь. С места, где я сидел, виделись деревья, окружавшие плотной стеной крошечное строение — мою обитель, которой я был чрезвычайно доволен. Я строил планы и заранее предвкушал преимущества одинокого самостоятельного бытия; буду сам покупать себе в магазине продукты: хлеб, маргарин, варенье и обойдусь без посторонней помощи; буду охотиться, может поймаю глухаря или даже зайца; буду вести здоровый и естественный образ жизни: бегать, совершать длительные прогулки; буду укреплять себя физически. Одним словом, буду сам себе господином. Никому не в тягость! Ни у кого не одалживаться! Они же в Фагерлюнде, пусть думают что хотят. Их дело!