Кнут Фалдбаккен - E-18. Летние каникулы

— Но теперь я превратилась в муравья, да в муравья. Или стану им скоро…

— Сколько ты еще здесь пробудешь?

Я осмелился задать вопрос, поскольку уже достаточно стемнело.

— Не знаю… до осени, думаю, пока не подыщут мне работу и место, где я могла бы жить с Ханной…

Ханна. Ребенок. Дочь. Правда реальности покоробила меня.

— Нелегко, должна тебе сказать, попасть в беду и опозорить всю семью. Я имею в виду не мою.

Она усмехнулась и пустила колечки дыма к потолку. Волосы упали на щеки и сделали ее лицо таким узеньким и маленьким, почти детским и невинным. И все же, если сказать честно, между нами не возникло близости. Почему? Пусть бы говорила со мной, как сейчас, откровенно и естественно, как с равным:

— Ужасно глупо, идиотство одно прятаться, лишь бы только избежать людской молвы. Сказали, я смогу «отдохнуть», но ничего не вышло… Да еще он был женатым, как бы вдвойне стыдно. Ты бы видел их лица, когда я сказала, что аборт делать поздно. Тогда они во чтобы то ни стало хотели удочерить ребенка. Слушать меня не хотели, словно не понимали, что я хочу жить со своей девочкой. Вот и нашли выход, столкнули меня сюда…

Она говорила быстро и прерывисто, будто боялась, что ей помешают рассказывать, хотя я сидел как мышь, боялся не только заговорить, боялся пошевельнуться… я всецело был на ее стороне, я хорошо знал глупости и лицемерие взрослых. Я был во всем с ней согласен.

— Впрочем, хорошо, что он был женат, — продолжала она. — Иначе они принудили бы меня идти под венец. Но выходить замуж не хочу, ни в коем случае! Да и никто не смеет принудить меня, я совершеннолетняя, хотя люди болтают, что не выгляжу на свои лета. Но материально, пока не получу работу, я зависима от них…

Она прервала свой рассказ, в последний раз энергично затянулась сигаретой и раздавила окурок в пепельнице.

— Конечно, не умно было связываться с женатиком, заранее знала, что ничего хорошего не получится, но что было, то было. Ничего не поделаешь. Мы работали в одной и той же фирме, я — секретаршей. Влюбились, как сумасшедшие. Но он не хотел уходить из семьи… Один раз забыли предохраниться, вот и получилось…

Такова была Катрине, ночной мотылек. Возраст — немногим больше двадцати лет, а ее женатому кавалеру уж точно было за тридцать, а… Господи, моему дяде Кристену ведь за сорок… В груди сдавило от волнения. Но она же говорила со мной так просто, доверила свои интимные дела, значит, видела, поняла, что я… Наличие женатого друга мешало мыслить разумно. Однако я все же до умопомрачения был рад, что она говорила со мной нормально, как с равным, разбирающимся в эротических делах. Значило ли это, что я тоже смогу действовать самостоятельно? Что стану свободным, независимым и уверенным в себе? Буду отстаивать свои права всегда и во всем… И она будет счастливой, несмотря на все, что ей пришлось пережить, и я тоже буду счастливым, разумеется, с ее помощью.

— Ой, смотри, совсем стемнело, — сказала она и встала, подошла к печи, где стояла лампа и где сидел я, сняла стекло и натренированным движением зажгла маленькой зажигалкой фитиль. Желтый свет осветил черты ее лица, и я как-то сразу успокоился; подумал еще, что пройдет немало времени, прежде чем я смогу быть волевым и стойким, как она, пока же… пока я старался привлечь ее внимание к своим модным брюкам и модным кроссовкам; вел себя одним словом по-ребячьи, почти в духе Йо.

Она стояла у стола в своем коротком летнем платье, слегка примятом, одной рукой подпирая щеку, словно задумалась о чем-то, потом подошла к окну и пристально всматривалась в темный лес, в небо, все еще излучавшее перламутровый белый свет.

— Ух, прохладно стало, как только солнце зашло, — сказала она. — Тебе тоже холодно? Давай растопим печь, правда в этой хибарке нечем рубить дрова, ножа даже нормального нет…

Нож! А я забыл взять его! Разве я не охотник? Разве я не лешак? Дурак, побоялся взять его, думал — несерьезно, ребячество.

— На днях у меня был твой дядя, он помог разжечь огонь. Собрал ветки в лесу… Он такой хозяйственный…

— Я тоже могу…

Я направился к выходу, чтобы принести ветки. Если он мог, значит, и я могу. А вчера он попросил у меня нож…

— Нет, нет, не беспокойся. Потом не так уж и холодно. Хотя, конечно, просто приятно смотреть на пламя и чувствовать тепло.

Я снова сел на табурет, посрамленный, потому что он был «хозяйственным», мастером на все руки…

— Давай играть в карты, — сказала она. — В покер. Умеешь?

Я не умел играть в покер. Когда-то играл в вист, но давно. Я бы руку дал теперь на отсечение, чтобы понять загадочный ход замысловатой игры в покер. Но мой ответ не остановил ее:

— У меня есть игральные кости. Подходит?

Это я мог. Она достала игральные кости и подставку. И мы начали играть. Ей везло с самого начала, а мне не везло. Ну и наплевать! Не мог сосредоточиться из-за нее, думал о ней; она же сидела рядом — возбужденная, серьезная, энергичная. Еще немного сердился, что по моей вине сидим и играем в детскую игру, хотя каждый раз, когда она брала кость и касалась моей руки, меня охватывало блаженство. Она выиграла в первом раунде. Я хотел взять реванш.

— Он очень любезен, дядя твой, — сказала она внезапно, словно хотела вновь повести разговор о нем. — Молока дает больше, по дому помогает, руки у него золотые… И Ханну любит. Не так уж часто встретишь мужчину, который без памяти детей любит.

Приятно было слышать эти слова. Чудесно! И я тоже подумал о дяде с добром, хотя события последних дней опровергали это мнение. К тому же он был в некотором роде моим соперником, я завидовал его мужской силе, уверенности, хладнокровию. Но одновременно я и гордился им, гордился моим дядей. Не каждый день услышишь такой лестный отзыв о своих родственниках! И вот, не понимая, что делаю, я начал возносить его до небес. Забыл о сегодняшних дрязгах и неурядицах, которым был свидетель:

— Да, дядя у меня в полном порядке. Смелый, у него шрам на ноге, сам рубанул, в лесу дело было, давно. Сам дошел домой, хотя потерял много крови.

— Бог ты мой, правда? — спросила она и страшно побледнела.

— Да, он очень сильный, — заверил ее я. — Самый сильный в здешних краях, известный драчун в молодости.

Я, как всегда, преувеличивал. Но отец рассказывал мне о прежних боевых подвигах дяди Кристена.

— Ой, как интересно, — сказала она и улыбнулась… Дурачила меня? — Со мной он любезен и приветлив…

— Да, он любит помогать тебе, он сказал…

Боже мой, что я говорю! Ненормальный! Сижу здесь и фантазирую себе во вред.

— Ага!? — только и промолвила она.

Второй раунд она тоже выиграла. Мне ничего не оставалось делать как удалиться. Было уже поздно. Снаружи непроглядная темень. И о дяде наболтал лишнее, себе во вред. Проклятый язык! Я встал: