Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый

Однако Цемах больше не искал ссоры с шуринами. Через пару дней после исчезновения Стаси он вернулся утром с молитвы и сказал Славе, что едет искать местечко, чтобы открыть в нем начальную ешиву. Сейчас канун Грозных дней, а в эти дни евреи становятся богобоязненней. Самое подходящее время похлопотать перед обывателями, чтобы они поддержали изучающих Тору. Правда, когда он приехал в Амдур, тамошние евреи не хотели ешивы, но он, со своей стороны, каждую соломинку видел в десять раз больше, чем она есть, потому хотел уйти из ешивы. Он должен исправить то, что испортил, основать ешиву и самому стать ее главой. Но быть главой ешивы в маленьком местечке — это не жизнь, а мучение, и он не может предложить Славе, чтобы она разделила с ним такую жизнь, особенно если брать в расчет то, что, выходя замуж, она не знала, что он вернется к прежней жизни. Он сам тогда этого не знал. Поэтому он готов дать ей развод.

— Я не хочу развода. Я не с сегодняшнего дня знаю, что ты хочешь уехать, но развода я не хочу, — щеки Славы светились мертвой фарфоровой белизной.

— Приедешь ко мне? Ты готова носить парик и ждать, пока местечко пришлет тебе картошки, халы на субботу и дров на зиму?

— Посмотрим, — Слава говорила, опустив глаза и словно отсчитывая слова.

Цемах продолжал, что должен уехать еще и для того, чтобы Слава помирилась с родными. Она ведь видит, что даже несчастная Стася больше не захотела быть причиной ссоры и убежала. Он уж, конечно, не должен допускать, чтобы из-за него она ссорилась с братьями и свояченицами.

— Между мной и Володей мира не будет, — лицо Славы стало напряженным, а ее глаза брызгали голубыми искрами. — Ты же говорил, что если служанку отошлют в село, ты расскажешь об этом всем. Теперь же случилось кое-что похуже: ублюдок ударил тебя, а сирота твоя, может быть, в воду бросилась. Так почему же ты молчишь?

Цемах задрал голову и развел руками: из-за того, что какой-то молодчик дал ему оплеуху, он должен бить в ответ? Если бы сироту отослали в село, он бы взбудоражил весь город, чтобы ее спасти. Но раз она убежала и нельзя ее найти, то зачем будоражить Ломжу? Чтобы отомстить? Это не путь Торы. К тому же он не верит, что Стася бросилась в воду. Из-за своего ребенка она этого не сделает. И без этого достаточно печально представлять себе, как она скитается по дорогам, полуголая и босая, не имея места, где могла бы согреться, поесть, переночевать. Блуждает и дрожит от страха, как бы иноверцы не покрестили ее, а евреи не назвали бы распутной. И все же она готова перенести все, лишь бы родить своего ребенка и чтобы он был еврейским ребенком! Большие угольно-черные глаза Цемаха стали еще больше и еще темнее, как у слепца. Он помолчал и снова заговорил умоляющим голосом, что, хотя семья Ступель была несправедлива к сироте, он не думает, что Ступели худшие люди, чем другие семьи из их окружения и их класса. В мире обывателей-торговцев совсем не считается зазорным отослать забеременевшую служанку. И если бы он на протяжении лет не изучал в ешиве Торы и мусара, и в его глазах это, возможно, не было бы большим грехом. Поэтому он не должен оставаться в свете, чтобы со временем не начать думать и чувствовать так же. А ведь если он не сможет думать и чувствовать как светский, ему придется постоянно вести войны. Так что единственный для него выход — вернуться в ешиву. Однако Слава должна помириться со своими родными.

В уголках рта Славы затаилась горькая улыбка страдающей женщины, понимающей, сколько радости и счастья она могла бы испытать со своим мужем, если бы ей была суждена лучшая судьба. Славе было бы легче увидеть Цемаха жестким и гневным, легче было бы, чтобы он довел ее до нервных спазмов, чем видеть его с измученным, бледным лицом и опущенными плечами.

— Хорошо, я послушаюсь тебя и помирюсь с родными. И если ты не можешь иначе, езжай себе на здоровье. Я не обижаюсь на тебя и за то, что ты предложил мне развод. Я знаю, ты сделал это, чтобы совесть твоя была чиста. Но меня обижает, что ты меня даже не спросил, зачем я ездила в Белосток. — Она игриво повернула голову, и в ее полных слез глазах блеснула улыбка. Она ждала, что Цемах разозлится и вспыхнет, как в то время, когда они ссорились и каждое его движение лучилось мужественностью и упрямством, но он даже не заметил ее обаяния и игры.

— Зачем мне тебя спрашивать, для чего ты ездила в Белосток? — Он встал со вздохом старого скитальца, у которого был короткий отдых и который должен снова пуститься в путь. — Ты была на меня обижена, ты уехала, и, может быть, ты должна была быть там. Это не имеет значения.

Слава смотрела на бородку Цемаха, на которой, как жемчужины, висели капли пота, и от злости едва не топала ногами. Она не хотела видеть его в образе старого еврея. Пусть он едет, пусть он станет главой ешивы — она не будет раввиншей в парике! Но он еще станет другим. Где бы он ни жил и что бы он ни делал, он повсюду увидит, что тамошние люди не лучше ломжинских, и он вернется домой.

Хайкл, сын меламеда реб Шлойме-Моты, паренек с полным, тяжелым телом, рос в ширину больше, чем в высоту, словно сильный, крепкий куст. Но глаза были тоскующие, а толстое бледное лицо всегда, как теплым туманом, подернуто мечтательной дремой. До пятнадцати лет он без особой охоты учился в виленской ешиве Рамайлы. Среди утонченных юношей, посвятившихся себя изучению Торы, он выглядел здоровяком, но на Мясницкой улице, где он кормился, мясники и грузчики смотрели на него как на слабака и просиживателя штанов. У своей матери он был единственным сыном, а у отца — младшим, родившимся у него на старости лет. Дети реб Шлойме-Моты от первой жены жили в Америке. Состарившись, реб Шлойме-Мота перестал учить детей и периодически ложился на неделю в еврейскую больницу, чтобы подлечить больные почки. В молельне реб Шоелки, где молился старый меламед, набожные обыватели не могли ему простить того, что он из бывших просвещенцев [71] Имеются в виду «маскилим», приверженцы еврейского просветительского движения Таскала. , и, посмеиваясь, говорили, что для нынешних безбожников он уже слишком набожен, как и еретический комментарий горбатого Мендельсона [72] Моисей Мендельсон (1729–1786) — основоположник движения Гаскала. на Библию. Реб Шлойме-Мота молчал в ответ на упреки и насмешки обывателей и только презрительно улыбался сквозь широкие седые усы. В своих мыслях он все еще оставался просвещенцем. Он хотел, чтобы его младший сын стал ремесленником, зарабатывал деньги и помогал матери. Старика угнетало, что жена должна кормить его и Хайкла с доходов от лотка, с которого она торговала фруктами. Но торговка фруктами Веля была готова трудиться еще больше, лишь бы ее сын возлагал филактерии и продолжал изучать Тору.