Константин Сазонов - Фома Верующий

Рота за ротой выходили и мы. Стоял гам, мат и дикий хохот:

— Товарищ прапорщик, вы никак в обновках из детского мира, — подколол сапер Суяркин нашего Воскресенского.

Год назад Москалев после ЧП с самовольным оставлением части сплавил прапорщика в командировку. С глаз долой и от греха подальше. Тихий и поникший Воскресенский летел вместе со мной, растерянно теребил свой вещмешок, рассказывал о своей жизни. Мне его было даже немного жаль: в свои двадцать восемь он ютился в комнатушке с супругой, которая была душевнобольной. Периодически она заходила через дыру в заборе в часть, прибегала в роту и устраивала ему безобразные истерики, а порой и драку — глупо, бесконтрольно и исступленно, с дикими матерными воплями, которые слушал весь подъезд нашей казармы. Я отчего-то подумал, что на Кавказ он летел отдохнуть, пусть нет мира, но нужен ли был он ему такой, каким Воскресенский его видел каждый день?

Как стремительно летит время, появляются и уходят люди. Особенно здесь, где нам записывают день за три, и каждый может стать последним. И таких дней и ночей у меня набежало уже девять месяцев, кто-то и вовсе в командировке больше года. Для меня она началась с построения в роте. Долгожданное пополнение прибыло точно по расписанию. Я как всегда находился в наряде все с тем же Шишей. В районе часа ночи Шишкин подал команду «Дежурный по роте на выход» и я увидел заместителя начальника связи капитана Маслова. Он прошел в спальное расположение, быстро осмотрел новые кровати и приказал «запускать стадо». Пятьдесят человек построились с вещмешками. Несмотря на позднее время, проснулись все — те жалкие остатки роты, что еще не уехали. Даже Шиша стоял на тумбочке с улыбкой до ушей. Но больше остальных радовался Гусь — это его «духи». После ухода Маслова он выполз из расположения в штанах и тельнике.

— Ну что, всем добро пожаловать. Вижу, у кого-то еще петлицы мотострелков. Снимайте и кидайте прямо сюда на взлетку. Завтра у всех должны быть связные молнии с крылышками. Рота у нас не та, чтобы ходить в сапогах, — только на линии и службу. Срок вам неделя, чтобы раздобыть нормальные ботинки и кожаные ремни. Земляки сто процентов есть. Договаривайтесь, мутите, но грязнуль и чухоморов чтобы не видел.

С тихим звоном на пол летели старые петлицы. Я в это время высматривал молодых с сержантскими лычками.

— Это «замок» второго взвода Платон, — сказал Гусь. — Сейчас он объяснит политику партии.

Я вывел сержантов из строя, закрепил за каждым по отделению и указал на расположение. Раскладывайте солдат, потом самим отбой. Утром придет ротный, будете знакомиться. А вообще, привыкайте к тому, что вы уже не курсанты. По вашим лычкам будет и ответственность, и спрос. Несмотря на то, что это ваш же призыв. Если будете плохо командовать — будем заниматься спортом. От ротного замечаний в ваш адрес я слышать не должен.

Еще через неделю Москалев с утра объявил, что следующая отправка — четыре человека, а еще через месяц уедут пятеро. Из пятидесяти человек двадцать распределятся по батальонам — в отделения связи. Еще пятеро уйдут в артиллерийский дивизион — на корректировку и обеспечение. Самые способные останутся в роте. В командировке служба непростая. Основная задача — обеспечение инженерной разведки: радиосвязь, постановка радиопомех, обеспечение спецопераций. А это постоянные выходы, выезды, заслоны, засады.

— Через неделю отправляется партия. Нужен один сержант и водитель ГАЗ-66, за которым будет закреплена разъездная командно-штабная машина. От роты поедет еще один прапорщик и офицер. Сейчас активная фаза сошла на нет, но началась не менее опасная — партизанская. Многие объекты заминированы, основные магистрали постоянно подвергаются нападению, гибнут люди, много гражданских. Сейчас главная задача нашей бригады — обеспечение безопасности основных городских маршрутов, сопровождение колонн и разминирование. Про то, чтобы не допускать бандитского разгула на подконтрольной территории и речи нет, — это само собой. Там на месте сами увидите. Радиоперехват показывает, что в Чечне действует настоящий сброд: там есть и арабы, и украинцы, и прибалты, и русские наемники. Запомните, что бы и где не говорили, не писали, и как бы вас не увещевали, что каждый народ имеет право на самоопределение — вы должны знать истинное положение вещей. На Кавказе сейчас на арабские деньги с подачи нашего главного друга в кавычках и прочих тварей внутри страны идет целенаправленная диверсия против государства, за которой должен последовать развал всей России. Там вербуют и оболванивают молодежь, грабят местное население, а порой и расправляются с ним. Так что верьте только своим глазам и всегда помните, что сегодня вы солдаты российской армии, на вас возложено много надежд. Я не хочу высокопарных слов, я не замполит, — говорил Москалев, — но просто помните, чему я вас учил тут, и вернитесь все домой.

Через несколько дней после прибытия новичков приехал и молодняк со звездочками на погонах. И вот я, молодой младший сержант Лыков, Воскресенский и лейтенант Карташов переведены в сводную роту. С утра до ночи мы на полигоне. Вчера была тактика, сегодня огневая. Мне достался РПГ-7. Я раскрываю во всю ширину рот, целюсь и нажимаю спуск. С грохотом срывается молния. Кумулятивный заряд попал точно в борт списанного бронетраспортера. У БТР вырвало люки и оторвало башню. После стрельб и еще нескольких попаданий он уже выглядел просто сгоревшим дотла остовом с осями колес. Лейтенант Карташов на год старше меня. Он очень спокойный и рассудительный, по комплекции как Москалев — такой же жилистый и сухощавый. Крепкий парень. К тому же земляк. Мы с ним сразу нашли общий язык. Лыков очень добрый. Несмотря на свое сержантское звание, командовать для него — не по Сеньке шапка, его просто никто не слушает. Он щуплый и немного потерянный. Но на автогородке на змейке он показывает чудеса управления «шишигой». И по всему видно — не малодушный. И вот очередное утро, свист турбин на аэродроме и сильный ветер. Мне нездоровится. Вечером говорил по телефону с матерью, сообщил, что улетаю в командировку. Опять слезы, слезы, слезы. На улице в курилке молодые офицеры — тоже мрачные, много и задумчиво дымят, в глазах читаются нелегкие мысли. Ночь перед вылетом бессонная. Очень сильное обезвоживание. Я такой не один. С утра вместо завтрака в санчасть за таблетками. После лекарств организм успокаивается, можно лететь. Потом два часа в яркой сини, испепеляющая жара в Моздоке и еще сорок минут в военно-транспортной «корове» на Грозный. В огромном МИ-26 яблоку негде упасть: солдаты, собаки, вещмешки и ящики. У всех, даже у собак, пустые, растерянные глаза.