Константин Сазонов - Фома Верующий

Скомкав всю подаренную для моего просвещения прессу, я выбросил ее в мусорное ведро, для верности утрамбовав шваброй, а потом вымыл с мылом испачканные типографской краской руки. Потом зарылся в отцовский книжный шкаф и достал «Весы деяний» Абу Хамида аль Газали. Я искал ответы на свои вопросы — зачем, почему с нами все стало так, как оно вышло? Но со страниц из глубины веков зазвучали светлые слова мудреца. «Отличительная черта человека — сила разума…» Вот так всё просто: не люди познаются через Истину, а Истина через людей. Но в какие же чудовищные жернова лжи и алчности перемалывают человеческие жизни.

Затемно раздалась глупая мелодия телефона. Из приемного покоя травматологии звонил расхристанный Кура. Из бессвязной речи я мало что понял, бесспорными фактами были лишь алкогольное опьянение и сломанная рука, еще он говорил, что с завтрашнего дня будет на больничном дома, а я могу зайти его навестить, заодно и однопартийцы придут сочувствовать.

На улицах заметно постарел ясный и прохладный август: сумеречный, с арбузным послевкусием светлой и какой-то особенно острой печали. В окно на кухне уже залетали пожухлые листья со старого вяза, которые у нас испокон веков называли карагачами. Кура сидел в гипсе поникший.

— Правая?

— Ага.

— И как теперь твоя гитара?

— Не знаю. Похоже, никак. Ты с нами?

— Саня, а чего вы хотите, красного царствия небесного?

— Правды.

— Но тогда рано или поздно придется взять в руки оружие. Кого: меня, мэра завалишь, или себе ногу прострелишь?

Дай Бог, чтобы правда была на вашей стороне, а пока… выздоравливай, чучело.

И я обнял своего друга.

Тяжелым оно было, возвращение домой. Наступила беспросветная осень. Опять дожди, чертовы дожди, сквозняк из форточки, но становится жарко от брошенного взгляда на трепетание сквозняка в складках балконной занавески. В тисках болезненной зависимости. Страх оживает каждую ночь и уносит меня в темную матовую параллель. Я больше никогда не буду прежним. Никогда. Сердце, как быстро ты ржавеешь. Бурые пятна ржавчины появляются сначала незаметно, но с каждым днем выступают все явственнее. Как-будто кто-то вставляет старый замшелый ключ в покрывшийся коррозией замок, секунда и прикипевший стальной стержень с лязгом вылетает назад и белые листы для черновых записей становятся прозрачными, просвечивает глупый синий узор кухонной клеенки где-нибудь в полчетвертого утра. Я не хочу умирать глупо, серо, в каком-то отравленном времени суток и заставляю себя писать.

Вчера я встречался со своими на дождливой станции, провожали первого не вынесшего гражданской жизни обратно в армию. Не захотел оставаться Фил — близнец по военной судьбе, со двора. Еще когда мы сидели за накрытым столом у него дома, а до поезда оставалось несколько часов, Фил не верил в происходившее: «Прикинь, меня в армию во второй раз провожают». После этого он растерянно оглядывался, словно мы ему померещились, а потом опрокидывал рюмку, морщился и занюхивал соленым огурцом. Потом рассказывал, что долго раздумывал, идти ли ему служить по контракту и все больше мрачнел, говоря, что ловить здесь нечего и лучше он отправится обратно, где сразу видно, где человек, а где тварь. И Фил уехал. Его матери на вокзале стало плохо, сестра плакала, а мы, его приятели, как могли подбадривали бритого Фила, которому с утра нужно было явиться на сборный пункт в воинскую часть областного центра. Но и мы, мужики, видели друг у друга в глазах блеск слез, которые старались украдкой смахнуть, сделав вид, будто пылинка в глаз попала или же неожиданно в носу засвер-било («проклятый грипп»).

Мы еще долго смотрели вслед поезду, пока он не скрылся в холодной лязгающей ночи, и только после этого с невыносимо тяжелым чувством в сердце пошли ловить такси.

По дороге я не проронил ни слова. Вспоминал последние две недели. Что было в них хорошего? Пожалуй, случилась пара моментов.

Каждое утро слышатся переливы колоколов. Рядом с моим домом, в парке, строится церковь. Внутри тает льдинка, и чистая вода заново наполняет разум. Сразу же теплеет взгляд, да и внутренне становишься чуточку чище. Глядишь на просвет в свинцовых облаках и знаешь, что скоро выглянет солнце, а уличная слякоть просохнет и исчезнет вместе с неприятностями жизни. Пару недель назад я решился зайти на стройплощадку. К моим ногам кинулась пушистая лайка да так и провожала по всей территории. Мужики устанавливали на палатке крест, кто-то пилил доски. Я хотел найти священника, отца Георгия, но его в тот день не было, и мне посоветовали прийти в другой раз, может быть, даже вечером. По пути обратно я зашел в церковную лавку и встретил знакомого однокашника Андрея, с которым в одну из сессий вместе снимали жилье.

— Я доучился, а ты как? — спросил знакомый.

— Я не успел. Армия.

— А я в Сербию просился — не взяли. Видел, что там творится? Хотя и здесь полный бардак…

Так за разговорами мы и дошли до конца парка.

Когда я появился в назначенное время, шла вечерняя служба. Отец Георгий исповедовал прихожан. Рассказав священнику о цели своего визита, я спросил разрешения побеседовать с церковным людом. «Бог в помощь», — услышал в ответ.

Мужики стояли возле домика смотрителя и на разговор шли неохотно.

— Зачем ворошить прошлое? Все мы грешники, и у каждого из нас был свой путь в Храм Божий, — говорил звонарь. — Я, например, крестился только в тридцать три.

Потом сидели в теплушке и разговаривали со смотрителем Юрием, который пытался растопить печь-буржуйку. Не знаю почему, но этот разговор дал мне надежду, что все обязательно наладится. Все будет хорошо — ведь иначе и быть не может.

Выйдя за ворота, я достал из кармана горсть семечек, отчего-то зажмурился и кинул их на уже успевшую подмерзнуть землю. Утром из льдистых прогалин в облаках прилетят птицы и соберут зерна с начавшей оттаивать земли. В парке, как обычно, будет стылая оторопь, и чернильный гон облаков медленно поплывет над крестом. Мир будет безмолвствовать, пока в тишине не разольется колокольный благовест. Небеса станут ближе и теплее… Но когда, когда же станет теплее внутри, в глазах и сердце, да и на улице как назло поднялся колючий ледяной ветер. Откуда-то доносится развеселая музыка, и взгляд останавливается на дешевой забегаловке. Наверное, там найдется место где-нибудь в углу, где можно просто посидеть, выпить, согреться и подумать.

В полумраке я отогрелся и заказал водки. Вспомнилась и недавняя встреча с первой любовью. Поначалу даже не узнала, но очень обрадовалась и пригласила в гости. Правда, я не совсем хорошо понимал, о чем и зачем говорить.

«.Ты знаешь, такое ощущение, что я отсюда никогда не уходил», — решился произнести я хоть что-то с момента встречи. Опять возникло неловкое молчание, нарушаемое лишь металлическим рыданием прошедшего по кольцу трамвая. Фраза, сказанная мной, скомкалась как белый лист бумаги, на котором сделана помарка.