Константин Сазонов - Фома Верующий

И правда, в этой комнате практически ничего не изменилось с момента последнего визита. Сколько лет прошло? Семь — только подумать. В тот наш последний совместный вечер на ее ресницах набухали слезы и, стекая струйками по щекам, капали на раскрытую тетрадку, размывая пасту и проявляя, как на фотопленке, надписи предыдущей страницы. Она прикрывала глаза детским неловким жестом, и у меня не нашлось тех слов, которые были бы способны спасти положение. Я хотел, чтобы в этих заплаканных глазах появилась искорка радости и выпал первый снег улыбки, который бы окрасил в белый цвет мокрый серый асфальт наших отношений. Я больше не проронил ни слова: ни когда надевал туфли, ни тогда, когда вышел на улицу. Не обернулся по привычке на окно и не помахал рукой — просто посмотрел вверх, как будто что-то искал. Набрал полные легкие воздуха и нервным движением достал из пачки последнюю сигарету.

И вот… та же кухня, где зимними вечерами так любили болтать и пить чай, там, где я хотел сказать все то, о чем написать вряд ли смогу. Совсем уж случайностей в жизни не бывает, и кажется, что все подчинено каким-то законам свыше. Мы сидим друг напротив друга, и я чувствую все тот же бисквитный запах, который всегда наполнял комнату при ее появлении, вижу ту же русую челку, кожу цвета кофе сильно разбавленного молоком, вот разве только в глазах появился какой-то надлом, а может, просто легкая усталость.

— А ты здорово похудел, хорошо выглядишь.

Начинаем смеяться и хохочем, словно дети при просмотре комедии.

— А помнишь, ты мне подарил белую крысу?

Становится еще веселее при воспоминании о пушистом чудовище с красным бисером вместо глаз. Пока я его нес на плече, грызун успел отъесть половину рукава футболки.

— Знаешь, а у меня дома в шкафу до сих пор стоит та красивая ракушка, которую ты привезла с моря.

Какой это был год? Хотя какая разница. Вспоминаем, как ездили отдыхать на Яман-косу с ее ледяными кристально чистыми и бурными водопадами. Таким же потоком текут картинки из той жизни, которая осталась далеко во времени, похоже, безвозвратно утерянном. Барабаня ногтями по кружке с остывающим чаем, я задумался и словно нырнул в ледяные потоки водопада, в котором так любили купаться. От струй, с гулом срывавшихся со скал, перехватывало дыхание, и хотелось визжать от радости.

Из форточки задул холодный вечерний воздух, и она зябко повела плечами:

— Мне кажется, что мы до сих пор существуем в том времени, понимаешь?

Я понимал. Ведь сам, несмотря на сквозняк, находился далеко, в другом измерении, в том времени, когда на дворе стоит жаркое лето и самому тепло и комфортно. Там, в прошлом, мы были смешливыми, веселыми и трогательно наивными. Казалось, что завтра не наступит никогда и ничего не изменится в этом спектакле, в той лирической сцене, где она, с короткой стрижкой и подростковой угловатостью, улыбалась мне в окно и рисовала что-то пальцем на стекле. Но за первым действием — по всем законам жанра — последовало второе с неизбежным финалом, пустеющим гардеробом, из которого забирают последнюю одежду. Мы расстались осенью, и слякотная погода только усугубляла тоску и тяжесть от разрыва. Во второй или третий раз засвистел чайник, и я посмотрел на часы.

— Не уходи, поговорим еще немного, ведь нам есть о чем поговорить. Хочешь еще чаю?

И вновь мы сидим, пьем чай и болтаем. Так же, как это было в той, прошлой, жизни. Вновь картинки знойного июля, совместные печали и радости. Но стрелки часов, неумолимо очерчивая круг, выносят приговор нашему времени. Ее рука легонько касается моей:

— Ну что, тебе пора? Жаль, хотелось еще поговорить.

И вновь наступает неловкое молчание, которое нарушается тихой фразой: «…Быть может, я просто не хочу тебя отпускать».

Я молча обуваюсь и, перед тем как нырнуть в будничный водоворот своей жизни, оборачиваюсь:

— Мы уже слишком разные. Но все равно звони, я буду рад.

Прощай, тот самый кофе с молоком и цветочным бисквитом на десерт. Все то, что я когда-то так любил.

И вновь была ночная улица с ее слепыми фонарями. Мне хорошо и радостно. Что-то пушистое и теплое появляется в груди и сейчас в этой табачной завесе, в чаду кабака. Ноги, кажется, готовы нести меня снова, не разбирая дороги. В памяти всплывает все самое лучшее, что когда-то было в жизни. Следы тех лет и прошлых отношений, казалось, давно затерялись в шуме города, но все-таки. Сегодня я побывал там, где нет завистливых холодных глаз, глядящих из темных заводей, черных переулков. Пора закругляться. Я надел куртку, вышел на улицу и дворами пошел к дому.

Наверное, уже последний ночной трамвай, похожий на светящуюся гусеницу, с шумом проползал по кольцу. Под ногами были комки стылой грязи и лужи, подернувшиеся тонкой и хрусткой слюдой. Как-то внезапно кончились силы, но все равно хотелось со скоростью света нестись по ночным улицам. Без шума, без крика. от своего прошлого, от самого себя.

Вместо этого я услышал за спиной стремительный топот. Я не успел обернуться, и вот уже чувствую, как сзади кто-то наваливается, сбивает меня с ног. Град ударов обрушивается на тело и голову. Должно быть, это конец. Я никогда не думал, что закончу свою жизнь так нелепо и глупо. Нетрезвое сознание становится мутным и прерывистым. Я проваливаюсь в темноту.

Я приехал вечером. За какие-то оставшиеся до наступления темноты три часа я успел закинуть вещи в гостиницу, облюбовать место для созерцательных посиделок, осмотреться в городе и даже завести знакомства. В номере, едва коснувшись щекой подушки, я провалился в глубокий сон.

С утра в кафе работала Мелия, выглядевшая вчера либо сильно невыспавшейся, либо уже клюющей носом, а оттого не очень внимательная и порой невозможно медленная. «Это хорошо», — думал я. Значит, скоро подойдет и Филики — молодая хохотушка, которая была вежлива и добра со мной. И это уже само по себе добавляло к сегодняшнему вечеру легкий привкус флирта, впрочем, больше для поднятия настроения, нежели реально имеющего основания, а уж тем более продолжение.

В «Порто» было хорошо, по крайней мере, мне: приходится думать об удобстве, я собираюсь провести тут не один час, понаблюдать за кораблями, выпить кофе и постучать по клавишам ноутбука.

Вскоре я отправился на осмотр окрестностей, которые успел достаточно хорошо запомнить за вечер, несмотря на сумерки. Вот старинная византийская башня с впечатанной в небо легкой птицей над ней, вот памятник борцам за независимость, вот старая сосна, а далее — череда аккуратных улочек, набережная с несколькими кафе. Сейчас тут праздная публика, но в вечером, когда мой автобус зарулил на пустырь стоянки, тут морщились лужи, а ветер даже при закрытых окнах в гостиничном номере всю ночь бурлил и сурово ворчал прибоем.