Константин Сазонов - Фома Верующий

Уай, уай, — на палубе парома грузин лет сорока пытается развеселить своего хмурого попутчика. Периодически оборачивается ко мне и со смехом подмигивает:

— О, брат, у тебя «Беломорканал»? Угости, а!

— Да, пожалуйста, — я протягиваю пачку папирос, которые всегда с собой вожу в походы — много не выкуришь, даже если очень хочется.

— Звиад, Звиад. Я последний раз «Беломор» курил в Союзе еще лет тридцать назад. Что? Ты не курил и хорошо учился? Какой молодец! Правда, зря.

Паром идет параллельно берегу в километре от него, погруженный в плотную, но разреженную задумчивость. Она изображена на старой репродукции фрески «Прощение и Покаяние» в корабельной кают-кампании. Здесь варят вкусный кофе по-гречески, тяжело и тихо беседуют. Затих птичий гомон, поредел чаячий нотный стан небрежно выкрашенных темных поручней. С каждым причалом людей на палубе становится всё меньше. Прошли Ксенофонт, остается еще полчаса, и будет пристань Дафни, где мне ждать парома на восток. «Святая Анна» прибудет только через полтора часа, а пока неизвестно, что ждет на берегу. Ныне покойный дед всегда говорил «кабы все знать, так и то нет гарантии, что будешь счастливым долгожителем». С возрастом, путем собственных проб и ошибок я тяжело постигал весь смысл этой фразы. Важно правильное понимание, верное лишь для тебя какой-то нематериальной мудростью, высокой, парящей над темными полутонами жизни, всеобъемлющей, вещей и ведущей.

Только на палубе я заметил, как много здесь молодых людей с тяжелыми внутренними отметинами в расфокусированном взгляде вдаль. В выцветших футболках с символами спецподразделений российской армии, в истрепанном камуфляже. Каленые черепки, осколки империи и соколы нового мира.

Рядом со мной стоят и разглядывают пенистый след, чаек и облака отец и сын — мальчуган лет пяти.

— Папа, а куда мы приплывем?

— Это, сынок, машина времени. Мы плывем с тобой на тысячу лет назад в тридевятое царство, где нет злых людей.

— А почему их там нет, их посадили в тюрьму?

— Нет, сынок, их просто не пускают на эту машину времени. Мы с тобой добрые, вот нас и пустили.

— А вот Колю не возьмут, он мою машину сломал.

— Всех, всех возьмут, если не поздно и могут измениться, стать хорошими.

Я только сейчас начинаю понимать, что каждый второй на этом корабле говорит по-русски. За несколько дней до своего отъезда я читал, что в начале XX века тут жили больше десяти тысяч человек постоянных насельников, благотворители жертвовали на Пантелеймонов монастырь, который греки называют Русик, и скиты. После революции 1917 года и последующих событий такой сложной истории страны запустение пришло и на полуостров, обветшал Пантелеймонов. После смерти последнего грузинского монаха в семидесятых грекам отошел Иверский монастырь. А теперь рядом с двумя балагурами-грузинами, бывшими бойцами, задумчивым священником, которого все называют отец Виталий, обнимая отца с сынишкой, стоит призрачное, прозрачное, теплое и радостное Возвращение.

«Аксион Эстин» начинает разворот для того, чтобы кормой подойти к причалу, спускаются швартовы и вместе с хороводом птиц над кораблем начинается движение на земле: в колонны на погрузку встают машины, по-хозяйски проверяют свою кладь путешественники. С пирса и каменного парапета их провожают коты. Они щурятся желтыми глазами, изредка переводя взгляд на птиц.

Возле просоленной выжженной каменной стены я снял с плеч рюкзак и присел в тень. От кофе уже вяжет во рту, но запахи портовой харчевни в Дафни соблазняют не только кошек, да и с утренней странной встречи в кафе прошло уже достаточно времени, под ложечкой начинает урчать и голодно тянуть. Солнце уже окончательно рассеяло рваные клочки утреннего тумана и начало ощутимо припекать. Я взвалил свои вещи на одно плечо и зашагал ко входу в кафе. Проходя мимо пирса, я услышал громкий разговор по телефону на русском. Спиной почувствовал взгляд и обернулся. Бородатый парень стоял уже в двух шагах от меня:

— Слушай, привет. Решил догнать. Ты не знаешь, когда паром на восток? Никто толком ничего объяснить не может, а возле касс толпа, да и на греческом я читать не умею.

— Да ничего сложного, наша кириллица от этого алфавита пошла, читай как по-русски, некоторые буквы только запомни и делов-то. Как звать-то? — включаюсь я в беседу.

— Игорь. Я из Москвы. А ты?

— А я и не знаю откуда. Родился на Урале, жил там, потом в Сибири, потом Москва, Кавказ, опять Москва. В общем, помотало. Но в последние годы живу в столице, так что со свиданьицем, землячок.

— А ты куда собираешься, тоже на восток? Мне нужно к Анне. В святую Анну, ты, случаем, не туда?

— Вообще нужно в Агиу Паулу, но это, вроде, рядом — несколько километров по горам, так что посмотрим, может, и с тобой дойду.

В кафе мы берем кофе, крендели с брынзой и располагаемся в тени. Коты деликатно и мягко садятся в метре и иногда напоминают о себе мяуканьем, получая кусок булки. Закончили говорить мы так же внезапно, как и начали. Каждый думает о своем. До отъезда я разговаривал с матерью по телефону, она просила прислать фотографии из Греции, а потом рассказала, что моя тетушка Марина ложится на операцию. «Ничего сложного, в нашем возрасте у женщин часто бывают проблемы с грудью. Все будет хорошо. Онколог сказал». Я развернул карту Афона, взятую на сдачу в кафе, рассмотрел маршрут, прикинул время: из Анны, если не задержусь, я должен успеть как раз к вечерней службе в монастыре, куда у меня было выписано разрешение на въезд. На обороте прочитал про обители. Святая Марина — ее мощи покоятся в Ксенофонте, что мы проходили. И я начинаю жалеть, что не сошел на берег там. Быть может, она помогла бы моей тете, своей тезке, легче перенести операцию.

Я убеждаюсь, что все мои мысли тут же были услышаны кем-то незримым. Голос подал Игорь:

— Я тут уже подзадержался. Работаю грузчиком в Москве, дочка маленькая. Заждались меня с женой уже. Но вот хочу в Анну еще сходить, а потом уже можно на корабль, да на большую землю. Билет на самолет даже пришлось поменять и денег совсем не осталось. Об одном жалею, тетка просила икону Богородицы ей привезти. Говорит: «С самой святой горы, не откажи уж, племяш». Вот теперь неудобно как-то, думаю, может, как-то подзаработать. У меня и мысль есть. Тут расчески днем с огнем не сыскать, если дома забыл, то всё — ходить лохматым. А я могу их строгать, да еще и с символикой.

— Подожди пока, я, наверное, смогу тебе помочь, — мысль пронзает меня молнией: таких совпадений не бывает: святая Марина, тетка Игоря, моя родственница, слова бородача Алексея в Москве про то, что нужно видеть знаки.

Я вскакиваю и шарю по карманам: вот, пятьдесят евро, возьми… у меня еще есть. Купи тетке икону, пусть порадуется, а с меня не убудет.