Шимун Врочек - Рим 2. Легионы просят огня

— Пока, зелень! — он машет рукой, поворачивается и идет.

— Останься с нами, доблестный Виктор! — кричат сзади. — Как же мы без тебя?

Он шагает, не оглядываясь. В темноту.

На Ализон опускается ночь.

Военный плащ легионера называется сагум.

Он колючий и грубый, у него мягкий кисловатый запах старой вещи.

Этот запах кажется мне родом из детства — очень деревенский. Мы тогда жили на вилле у бабушки, где-то возле Капуи.

Я выходил во двор и видел горы. Я возвращался в дом и видел горы через окно. Я закрывал глаза, и там снова оказывались горы. В общем, горы там были везде.

Снежные вершины в голубой дымке.

Детство. Тогда было очень много света.

Словно с годами свет из твоей жизни уходит. Сейчас даже в самый ясный день того ощущения наполненности не бывает. На нашем солнце — пятна.

Они появляются в тот момент, когда мы в первый раз надеваем взрослую одежду, и растут с годами. Чтобы заполнить весь солнечный диск. Когда-то солнце было чистым и ясным, но с годами обветшало, обросло слоем пыли и натянуло ветхую дырявую хламиду.

К чему клоню?

Правда всегда одна…

Все проходит.

Ализон, римская столица варварской Германии. В квартале у Водяных ворот — ветер. Стиснутый с двух сторон домами, по узкому руслу улицы, он мчится все быстрее и быстрее, чтобы, наконец, влететь мне в лицо. Вместе с пылью и мусором. Я моргаю. Сплевываю. Глаза слезятся. Проклятье!

Вонь страшная, хотя, казалось бы, канализация и водопровод в Ализоне — сделаны по римским стандартам.

Странно. Мы пришли сюда надолго…

А воняет по-прежнему.

— Господин, достойный господин, купите! — торговка тянет грязные пальцы. Край моего плаща точно случайно попадает к ней в руки. — Господин!

Я выдергиваю сагум и иду дальше.

— Будь ты проклят, сын шлюхи! — кричит торговка вслед. — Собачье отродье! Тебя зачали всем легионом!

Как быстро меняется мой статус, однако.

Я плотнее заворачиваюсь в плащ. В проклятой богами Германии холодно по утрам, душно ночью и дождливо днем. Собачья погода.

И собачий квартал.

Женщины смотрят враждебно. Взгляды мужчин не предвещают ничего хорошего. Вообще, мрачнее местных жителей только тени Преисподней. А я — словно Орфей, спустившийся в ад.

Так. Главное, не останавливаться и не оглядываться. Спасибо, Орфей уже как-то оглянулся. Перекресток. Слева — таверна "СЧАСТЛИВАЯ РЫБА" (очаровательное название), направо — улица, она тянется до центральной площади.

Иду.

Скрип, скри-ип. Я поднимаю глаза: над входом в таверну раскачивается вывеска. Скри-ип. Синяя рыбина держит в плавнике вилку, на которую наколота бледно-розовая свинья. Вывеска потемнела от копоти.

Рыба мрачная, свинья улыбается. Может, стоило назвать таверну "СЧАСТЛИВАЯ СВИНЬЯ"?

Надеюсь, здесь хорошо кормят.

Ну, или хотя бы остается в живых каждый третий посетитель.

Словно в ответ, дверь таверны распахивается. Через мгновение оттуда вылетает человек. Бум! Пьяница падает на мостовую, словно мешок с тряпьем, и лежит без движения. Обычное дело. Следом из таверны выходит молодая рабыня. Тоненькая, в короткой тунике. В руке — деревянное ведро. Рабыня аккуратно обходит пьяницу и выливает ведро в канаву. Затем некоторое время девушка стоит, словно не чувствуя вони. Лицо измученное…

И почти счастливое.

В каком аду нужно находиться целый день, чтобы вонь сточной канавы показалась свежим воздухом?

Гниющие рыбные головы.

Я иду. Девушка вытирает лоб тыльной стороной ладони, провожает меня взглядом. Что она увидела? Предполагается, что я выгляжу как легионер-дезертир. Таких здесь должно быть полно…

Останавливаюсь. А это мысль, пожалуй.

Возвращаюсь.

Рабыня поднимает брови. Красивая. Хотя под глазами темные круги, а руки и бедра — в синяках от щипков посетителей. Есть такой тип красоты, что сияет только ярче — вопреки всему. Интересно, кто она по происхождению? Гречанка? Италийка? Кожа смуглая. Длинные ноги, гордая осанка, изящный изгиб шеи. Ее отмыть, приодеть, накрасить, надушить, сделать прическу — и готова первая красавица Рима. Жаль, что у меня нет времени заниматься ее судьбой…

Жаль.

Киваю девушке и толкаю дверь таверны.

Народу немного. Мало кто оборачивается в мою сторону.

Над очагом висят засиженные мухами колбасы. Рядом — свиная нога, закопченная вместе с кожей. Огромная. По коричневой поверхности взгляд невольно скользит.

Деревянные столы и лавки — грубые, но добротные, словно их на века делали.

В целом, здесь лучше, чем я думал. Обстановка как в дешевой таверне где-нибудь в Субуре. В центре — очаг со столом для готовки. Вон та дверь ведет в кладовую. Слева — лестница на второй этаж. Это для тех, у кого есть деньги.

Жужжание. Я лениво отмахиваюсь. Мухи сонные, словно вот-вот на лету впадут в спячку. Скоро осень…

Она уже наступила.

Я сажусь, кладу ладони на столешницу. Закопченная, жирная поверхность. Крошки попадают между пальцами. На столешнице вырезана надпись:

LEVATE DALOCU

LUDERE NESCIS

IDIOTA RECEDE

Встань и уезжай

Ты не знаешь игру

Идиот, уходи!

Если бы я не знал, что это поле для игры в дуодецим — "дюжину", я бы решил, что это личное послание.

Для меня.

Интересное ощущение. Этот стол мне точно родной. Немало времени я провел, играя в "дюжину" в самых грязных и опасных кабаках Субуры.

Азарт. Особая болезнь.

С замиранием сердца смотришь, как кости со стуком падают на стол, кружатся в танце и… вот-вот… есть! Есть!

Шесть и один.

Отличный ход. Ставишь фишки на первую и на шестую буквы. Затем ход соперника. Потом снова кидаешь и снова ходишь, все дальше передвигая фишки. Двигаясь к финалу.

А потом соперник рубит твою фишку. И все приходится начинать сначала…

Да, немало времени.

И еще больше — денег. Я почти наяву вижу: золотые ауреи, падающие в гору таких же золотых ауреев. И на каждой монете: профиль божественного Августа…

— Что угодно?

Я поднимаю взгляд.

Хозяин — упитанный, с лысой головой, словно надетой прямо на плечи, минуя шею. Толстые пальцы с короткими фалангами. Кожаный фартук, засаленный и прожженный.

Взгляд его зеленых — надо же! — щелок-глаз останавливается на мне. Хозяин мигает, раз. Другой. Похоже, у него нервный тик.

— Господин? — говорит хозяин. — Чего желаете?

Его левая рука поднимается, чтобы почесать правую. Я моргаю. Большая часть предплечья у него нежно-розовая, резкими пятнами. От вида этих пятен меня бросает в дрожь.

Ожог. Когда кожа сгорела едва не до мяса…

Огонь. Пламя. "Смотри, Гай".

Я моргаю. Потом говорю:

— Жареной колбасы. Полкувшина вина. И хлеба на два асса.

Достаю монету и бросаю.