Николай Переяслов - Он где-то рядом

— Лучший отдых — это работа , — отозвался на ее слова отец. — Чем два месяца просто так болтаться, пусть лучше поработает это время на шахте, узнает свою будущую профессию, а заодно и себе на расходы чего-нибудь заработает.

— Та хто його там возьмэ на работу? — махнула рукой мама. — Оны щас сами тикы й знають, шо бастують…

— Ничего, возьмут. Я напишу в свою бывшую бригаду и попрошу Михно принять его на два месяца.

— Думаеш, вин тэбэ ще нэ забув?

— Да не должен бы. Столько водки вместе выпито…

— Ну, делай, як знаеш. Заработать трохы денег було б тоже нэ плохо.

— Я думаю.

Отец и правда в тот же день написал в Донбасс письмо, а через четыре дня (взять билет быстрее не удалось) уехал туда и я.

Последний раз я приезжал к бабушке Лизе года, наверное, три назад, так что смотрел теперь на знакомый городок будто впервые, искренне удивляясь тому, что вот-де живут же каким-то образом и здесь люди, и даже, надо полагать, ощущают себя счастливыми, не замечая, какое здесь всё… ограниченное, что ли, мелкое, провинциальное. Посеревшие от времени дома-хрущёвки в центральной части города, окружённые зелёным от летних садов частным сектором. Клуб «Шахтёр» с четырьмя белёными колоннами у входа. Кафе «Шахтарочка». Гастроном «Шахтёрский». Три угольные шахты с терриконами неподалёку от города да уходящие к горизонту поля с пересекающими их абрикосовыми посадками… Здесь, среди этого пейзажа, прошли мои детские годы, здесь я первый раз в жизни подрался, получил свою первую отметку в школе, впервые дёрнул за косу одноклассницу… Где она сегодня? Небось, уже выскочила замуж да родила пару ребятишек, здесь с этим делом долго не волынят.

— О-о! Привет! Какими судьбами? — увидев меня сходящим с междугороднего автобуса, на котором я приехал из Донецка, подошёл ко мне высокий плечистый парень, в котором я, приглядевшись, не без труда узнал одного из своих давних одноклассников (кажется, я даже сидел с ним во втором классе за одной партой).

— Да вот… Хочу пару месяцев поработать на шахте. Пока у меня каникулы.

— А ты учишься в институте? В каком?

— В Горном. В Москве.

— Ну так какие проблемы? Приходи к нам в бригаду, мы сейчас единственные, у кого есть на шахте заработок, остальные участки простаивают.

— Да не знаю, батя сказал мне идти к бригадиру Михно — он ему по старой дружбе письмо обо мне написал…

— Ха! Так я же как раз у него и работаю. Давай — отдыхай с дороги и приходи…

Мы пожали друг другу руки, а на другой день я уже был на шахте. Иван Иванович Михно сам сходил со мной к директору и объяснил, кто я такой и что мне надо, после чего тот хоть и без особого восторга, но все же подписал мое заявление и, потратив еще неделю на медкомиссию и учебный пункт, я приступил к работе в качестве горнорабочего очистного забоя.

А надо сказать, что Донбасс в те дни бурлил . Бог его знает, как такое могло получиться, но самая уважаемая и денежная в недавние годы профессия всего за несколько лет вдруг оказалась никому не нужной и что самой невероятное — практически неоплачиваемой! Теперь по всем предприятиям угледобывающей отрасли то и дело вспыхивали забастовки, перепачканные угольной пылью горняки собирались на площадях перед зданиями местных администраций и, крича в мегафоны, требовали сначала повышения заработной платы, а в самое последнее время — выплаты уже хотя бы какой, лишь бы вовремя.

Ходил на такие мероприятия и я, словно бы наверстывая этим упущенное в столице. Там, когда всё это политическое брожение только начиналось, я еще ничего в нем не понимал и ни на какие митинги не совался. Даже знаменитый августовский путч 1991-го года прошел мимо меня, так как я в те дни кормил комаров в молодежном спортивном лагере, и ни баррикад, ни танков на московских улицах не видел.

Одно время, помню, втянулся было во все эти страсти отец, начав регулярно ходить на всевозможные митинги и собрания и притаскивать оттуда домой ворохи разных политических воззваний и резолюций, на что мама, горестно качая головой, однажды произнесла: «Ой, дывысь… Домитингуетэсь вы отам, шо позакрывають граныци, диты тоди й до бабуси нэ зможуть сйиздыть…» Увы, именно так всё в действительности и произошло, материнское сердце оказалось в своих предчувствиях мудрее, чем все Глобы и Ванги вместе взятые. И хоть в буквальном смысле слова границу России с Украиной никто не закрыл , поездки туда сделались многим откровенно не по карману.

Именно после участия в одном из шахтерских митингов (не бастующие шахты в знак солидарности с бастующими направляли на такие митинги своих представителей, и обычно в такую группу включали и меня) я написал письмо в Москву Вовке. Меня просто распирало от моей политической активности, а здесь, в городке, поговорить об этом было практически не с кем — во-первых, здесь это уже порядком всем надоело , а во-вторых, я все-таки был «москаль», то есть чужак , и хоть я и ходил тут когда-то с некоторыми в одну школу, а теперь работал в одной бригаде, относились ко мне все равно не как к своему.

Я описал Вовке, какое это потрясающе сильное зрелище — толпа черных от угольной пыли шахтеров на залитой солнечным светом городской площади, гневные речи в мегафон и просто-таки физически ощущаемое напряжение над головами митингующих.

«…Вы сами не понимаете, что вы творите, — прочитал я в его ответном послании. — Ведь то, разлитое над толпой напряжение, которое ты почувствовал на ваших митингах, это не просто сумма эмоциональных состояний всех там присутствующих, но порожденный вами сгусток энергии , которая, если ты помнишь физику, не появляется ниоткуда, а главное — не исчезает никуда . Как это ни печально, но выплеснутая на этих митингах энергия (и тобой, кстати, тоже), сливаясь с такой же энергией, исходящей из Карабаха и других политических заварух нынешнего времени, образует над нашей страной как бы некую тучу, которую я называю энергосферой концентрированного зла . Эта энергосфера, накапливая свою массу до критической, не может в конце концов не пролиться затем на землю какой-нибудь общественно-политической трагедией или ужасной катастрофой. Так что я не ошибусь, если скажу, что в самом скором будущем нас ожидает какое-нибудь массовое несчастье. И когда ты увидишь льющуюся на улицах кровь , то знай, что её первой каплей можно считать те самые гневные речи , которые так воодушевляют тебя, когда ты слышишь их сейчас звучащими в мегафон на ваших митингах», — делал он в конце нелицеприятный для меня вывод.

Продолжать нашу переписку после этого его ответа я не стал — посменная работа да бегание по митингам и без того не оставляли мне времени на сочинение писем, а тут я еще сблизился с одной молодой ламповщицей, благосклонно откликнувшейся на распиравшую меня потребность в женской любви и ласке… К сожалению, понимания этой потребности не обнаружилось у моего менее удачливого предшественника в пользовании этими ласками — Юрася Куценко, работавшего помощником машиниста проходческого комбайна на нашей же шахте.