Эдуард Тополь - РОССИЯ В ПОСТЕЛИ

– Ну, хорошо, пока. У тебя есть телефон?

– Есть, – сказала она. – В общежитии. – И назвала телефон общежития и номер своей комнаты, – Только к нам дозвониться трудно.

– Это неважно. Ну, будь!

Зинка уехала домой, не зная радоваться ей или грустить – ведь он даже не записал ее телефон, позвонит ли когда-нибудь?

Три дня она прождала его звонка, уходя из общежития только на работу, а все остальное время просиживала внизу, на первом этаже, у телефона с какой-то дурацкой книжкой про пограничников в руках. Она читала и не понимала, что она читает, каждый телефонный звонок заставлял ее поднимать голову от книги и ждать – не он ли, а когда телефон больше двух минут был занят комендантшей или болтливыми девчонками, она начинала нервничать и терять терпение.

Он позвонил на четвертый день, к ночи.

– Привет, – сказал он. – Как живешь?

– Ничего. А ты?

– Можешь приехать?

– Когда? Завтра?

– Нет, сейчас.

Она взглянула на часы.

– Я уже не успею на последнюю электричку.

– Ничего. Возьми такси. Я заплачу.

И так повторялось два-три раза в неделю – он звонил к ночи и вызывал ее к себе, и она мчалась к нему то последней электричкой, то на такси или на попутных машинах.

Он хмуро и ожесточенно трахал ее, всегда под Вагнера и Бетховена, а когда успокаивался – включал Вивальди и Дебюсси.

Зинка стала уже своей в общежитии, ее уже знали все вахтерши и соседи Бориса по общежитию, и однажды в женском туалете Зинка, сидя в кабинке, услышала короткий разговор двух студенток.

– Ты видела эту новую Борькину шлюху? – сказала одна.

– Видела. Она его загнала совсем.

– Наташка сама виновата. Крутит парню яйца и не дает. Вот он и отводит душу…

Они ушли, а Зинка сидела в сортире и плакала без слез.

Теперь ей все стало ясно, теперь она понимала, почему он вызывал ее за полночь, а по утрам не смотрел в глаза. Он все еще встречался со своей виолончелисткой, он гулял с ней по концертам и кино, целовался в ее машине, а когда яйца уже распухали от спермы, вызывал Зинку, как скорую помощь.

Зинка вышла из сортира, умыла лицо и пошла в его комнату.

– Я хочу водки! – сказала она и выключила к чертям собачьим этого вкрадчивого Вивальди или как там его звали.

Борис удивленно посмотрел на нее.

– Я хочу водки! – хмуро повторила она.

Он, ни слова не сказав, ушел куда-то и через несколько минут притащил полбутылки коньяка. Зинка залпом выпила полстакана, закурила и спросила в упор:

– Ты ее очень любишь?

– Кого? – сделал он удивленное лицо.

– Эту Наташу твою.

– Ну, причем тут она? Тебе то что?

– Ты хочешь на ней жениться?

– Да прекрати ты, ради Бога! – он усмехнулся криво и полез к ней обниматься, но она вдруг с силой ударила его кулаком по лицу так, что у него кровь потекла из носа.

– Ты что, сдурела? Кретинка! – испугался и удивился он.

– Блядь ты, вот ты кто! Подлюга! – сказала Зинка и улыбалась вызывающе. – Ну что? Ну, ударь меня! Слабо? Дешевка! Музыкант вшивый!

– Пошла вон отсюда! Живо! Убирайся!

Он подошел к ней и стоял напротив нее, полуголый и бледный от злости…

– Вон, шлюха! – повторил он и даже толкнул ее в плечо.

И тогда Зинка плюнула в его окровавленное и еще любимое лицо.

Он размахнулся и ударил ее – неловко, по шее.

– Ну, еще! Еще! – насмешливо сказала она. – Ну! Тюфяк! Тьфу! Плевала я на тебя! Проститутка!

Он снова ударил ее – теперь уже больно, кулаком в грудь и тут же стал выталкивать из комнаты.

Уже на пороге Зинка отвесила ему звонкую пощечину, хлопнула дверью и, плача, побежала к выходу.

В коридоре за дверьми комнат слышалась все та же классическая музыка и современный джаз, стильные мальчики-музыканты в импортных джинсах варили на общей кухне черный кофе и слушали «Голос Америки», и какая-то полуголая пьяная блондинка играла в конце коридора на арфе.

Под их насмешливыми взглядами Зина пробежала вниз по лестнице, выскочила на улицу и побежала в соседнее районное отделение милиции. Перед входом в милицию рванула на себе платье у плеча и в милиции заявила дежурному по отделению, что ее только что изнасиловали.

Следы насилия были налицо – порванное платье, синяк на шее и груди. Зинку отвезли в райбольницу на медицинскую экспертизу, а два милиционера нагрянули по указанному Зинкой адресу – в общежитие консерватории и арестовали Бориса. Пятна крови у него на штанах свидетельствовали против него…

На следствии пол-общежития говорили, что Зинка приезжала к нему сама, а примчавшиеся из Ленинграда родители Бориса пытались подкупить Зинку подарками и деньгами, чтобы она отказалась от обвинения в изнасиловании, и тогда Борису грозило только пятнадцать суток за хулиганство и исключение из консерватории, но Зинка твердо стояла на своем – изнасилование.

Уж если Борис не достался ей, то он не достанется и этой виолончелистке.

И вообще она мстила им всем – всем мужчинам, которые насиловали ее тело с шестнадцати лет, пользовались ею как лоханью для спуска дурной спермы – даже этот любимый.

Суд – молодая судья с блудливыми глазищами и два народных заседателя – инвалиды Отечественной войны, априори ненавидящие этих развратных артистов и музыкантов, легко взяли сторону «простой советской фабричной работницы», совращенной «гнилым и распущенным» студентом консерватории. За развращение несовершеннолетней, за насилие и нанесенные телесные повреждения Борису Д. дали по статье 171, часть II УК семь лет исправительно-трудовых лагерей.

Его отправили в лагерь куда-то в Казахстан, а Зинка, рассчитавшись на фабрике, взяла в райкоме комсомола путевку в Талнах под Норильском, на Всесоюзную ударную комсомольскую стройку.

С тех пор она терпеть не может классическую музыку и особенно – этого вкрадчивого Вивальди.

Да, эта история могла бы стать прекрасным сюжетом для какого-нибудь западного порнофильма, разоблачающего распущенные нравы капитализма. Но произошла она, как ни странно, в столице нашей Родины Москве. Я не хочу менять в ней ни слова, а потому вот почти протокольная запись событий из уст главного героя… Но сначала пару слов о нем самом.

Я познакомился с ним случайно, когда возле «Госфильмофонда» в Белых Столбах под Москвой сел в такси и назвал водителю адрес:

– В Москву, Останкинская телестудия…

Молодой парень-шофер включил счетчик, и мы тронулись.

Дорога предстояла неблизкая – часа полтора езды.