Александр Жулин - Душа убийцы и другие рассказы

— Сымай пиджак! — сказал небандит. И наступила полная тишина. Как в бездонном колодце. Тропинка незаметно спустилась к воде, от сырых темных кустов несло плесенью, и казалось, что здесь, в этой низине, остановилось движение, остановилась сама жизнь.

Слабый шум послышался сзади. Кошин быстро взглянул: сзади стоял еще один человек. Долговязый. Такой долговязый и тонкий, он бы казался совсем не опасным, если бы… Если бы не хищный нос, горбатый и острый, если бы не глаза, безразлично поблескивающие из-под полуприкрытых век, если бы не беспощадная щелочка рта. Ястреб! Ястребиная голова увенчивала шею жирафа.

— Сымай! — повторил человек-ястреб как-то глухо и буднично. И положил голову на плечо.

«Самое настоящее ограбление, — подумалось Кошину. — Вот, п-с-ст, живешь, что-то делаешь, ходишь в сауну и на теннис, блюдешь тело, а она, которая в саване, бродит поблизости». И тем не менее страха не было. Удивление, неверие в подлинность ситуации, вялость — все, кроме страха. «Глобус крутится-вертится, словно шар голубой, я не знаю, где встретиться нам придется…» Хороша себе встреча! Каких-то двадцать минут отделяли Кошина от уютного теплоходика, от развеселой компании, в которую вписался он так легко и естественно и в которой так легко и естественно захватил лидерство, двадцать, ну, от силы, тридцать минут! И вот какая-то дикая ситуация, какие-то бронтозавры кругом и действовать надо по каким-то темным бронтозаврьим законам. Лягнуть заднего по колену, увернуться от первого, броситься в воду?

Агукнул буксир, кравшийся неподалеку, плеснула мощная рыбина, засвистала пичуга — от окружающего мира пахнуло таким равнодушием, что сердце упало.

— Сымай, — сказали сзади, и нечто жесткое уперлось в центр позвоночника. Это могло быть горло бутылки, но мог быть и ствол.

Когда отстегивал пуговицу, дареный щегол неожиданно выпорхнул. Кошин инстинктивно шатнулся, ненароком отклонив жесткий упор — выстрела не последовало. Сейчас, сейчас именно, пока ствол в стороне, нужно действовать! Он присел, напружинившись, и… не смог.

Огромный человек глыбился, не шелохнувшись. Огромные ноги, широченная грудь, длинные руки — от него веяло таким страшным спокойствием, что Кошин обмяк. Да и когда дрался в последний раз? Когда поступал ? Большой и подвижный, нахально-веселый и вовремя отступающий, современный городской человек — когда случалось бывать в таких ситуациях? («Ах, Галочка, — говорил белокурой девчушке, чуть не вдвое моложе его, — нет, в наше коммуникабельное время ни деньги, ни связи, нет, нет, нет! Все решает другое! Тайное оружие избранных — обаяние! Но что есмь оно? П-с-ст, ответа не найдено! Обаяние — оружие современного индивидуума в безликой толпе!»)

Обаяние… Но разве возможно воздействовать обаянием на бронтозавра?

…Человек вновь зашагал впереди, Кошин брел за ним в полуобморочном состоянии. И в голове вертелась круговерть совершенно посторонних мыслей и образов. Вновь вспоминалось, как, прикоснувшись к Галке коленом, отрубал Виктора, словно проснувшегося, взревновавшего: «Хочешь узнать, что там есть, на той стороне? В чернеющей бездне, куда вход открыт и обязателен каждому, но выхода нет?..» Мальчишка! Кошин брал в руки девичью ладошку и, мимоходом лаская, выискивал линию жизни: «У нас с вами, Галочка, длинная жизнь, и до чернеющей бездны, — подмигивал обожженному Виктору, — еще много любви!»

Много любви… П-с-ст, стерва память!

Вдруг вздрогнул: птичка вылетела! Если верить примете — улетела душа. Чья душа? Девицы? Или?.. Внезапно понял ужас своего положения. Увидел как бы со стороны, как его ведут неизвестно куда, один спереди, другой сзади — конвой! Что, Кошин, с тобой! Действовать, действовать! П-с-ст, прежде всего — разобраться. Что нужно им? Ограбить? Так уж ограбили! Убить? Но зачем? И за что? И вновь Кошин слегка ободрился.

— Ребята, — спросил, — вы не ошиблись? Я — Кошин из общества распространения знаний. Ценностей нет, на мозоли вам, кажется, не наступал!

Ни звука в ответ. Мерный шаг и молчание.

— Ребята, передохнуть дайте! Стер ногу в ботинке!

— Ботинки сымай! — резко остановился вожак, и Кошин опять ткнулся лицом в жесткую обширную спину.

— Сымай! — послышалось сзади, — и ботинки!

Ботинки? В памяти ворохнулись какие-то полузабытые ужасы, из книг о войне. О том, как, прежде чем отправить на небеса, случалось, снимали обувь с живых. Заранее, так сказать.

— Часы тоже, штаны! И рубаху!

Опускаясь к ботинкам, в который раз Кошин подумал: какой удобный момент! И даже подобрал локоть, чтобы упасть на бок и кувырнуться и броситься в воду, но… знал, что к действию не способен. И, от натуги краснея, рвал шнуровку ботинок, балансируя ногой на камнях, стаскивал брюки, ругая свою прошлую жизнь, в которой не было решительных ситуаций.

(— Нет! — кричал Виктор, ревнуя Галину, — если жизнь коротка и ничего из задуманного не успеть, то тогда зачем это все? Неужели мысли мои, чувства мои пропадут безвозвратно? Или что-то все же останется? Какое-нибудь особое дрожание электронов?

Мысли его, чувства его, смех!

Вот тогда Галка и высказалась по поводу мыслей, которые передаются, минуя общение. И где услыхала?

— Вздор это, — отрезал Кошин, прикидывая, взрослая она или еще не обученная, — от мыслей никаких волн не бывает!

Но этот обугленный Виктор:

— А вдруг в чернеющей бездне что-нибудь есть? Дрожание электронов?)

— Нет! — закричал Кошин, вцепившись в ботинок. — Не хочу! Ничего не успел!

— Идем, — буркнул вожак. И опять Кошин готов был поклясться, что угрозы в его голосе не было!

— Там нет ничего! Пустота, гниение, тьма! А дети? Семья, жена, дети, которые станут сиротами!

— Идем, — повторил ястреб за вожаком. И толкнул Кошина в спину. Но тот не мог сдвинуться с места.

Не мог сдвинуться с места. А что делать? Был кинофильм. Там подняли винтовки. Человек, приставленный к стенке, зарыдал, зацарапал ногтями лицо, упал на колени, пополз, в слезах и крови, к палачам. Его поднимали, еще и еще, ставили к стенке, но человек всякий раз падал и извивался в грязи.

Его не убили. Палачам, которые не были профессионалами, стало противно. Ушли.

Это тоже был выход. Не Бог весть какой, но все-таки выход. Однако Кошин не мог и упасть. Казалось бы, проще всего подогнуть ноги, свалиться мешком и обмякнуть.

Не мог.

Безволие.

— Подсобить? — послышался, словно бы издалека, голос.

— Пожалуйста… Не могу, — лепетал. Язык — единственное, что еще повиновалось ему. — Не могу сделать и шагу.

Его подтолкнули. Безвольно обвил он руками могучую шею, безвольно распластался на круглой широкой спине, ощущая упор орудия в позвоночник, как поддержку.

Смачно зачавкала грязь под ногами огромного человека, вот послышался гулкий стук, словно бы пошли по деревянным мосткам, но Кошин по сторонам уже не смотрел, покорившись воле чужих людей.