Олег Куваев - Через триста лет после радуги

В этой тесноте они жили втроем, наглядно опровергая все теории о полярных психозах, белом безмолвии и прочие драматические бредни. Холодная воля Оспатого Федора убивала все конфликты в самом зародыше, и маленькая избушка на морском берегу засияла гостеприимным светом на путях бродячих северных трактористов, которые проходили здесь все чаще, и даже вертолетчики не упускали случая завернуть сюда за свежей рыбой или битым весенним гусем.

Какой-то проезжий шутник-геолог окрестил это общество «республикой», и название прилипло намертво. Вблизи «республики» находилось знаменитое место для охоты на пролетного гуся, и сюда регулярно наезжало высокое начальство из района и области. Может быть, поэтому власти и смотрели сквозь пальцы на эту не предусмотренную никакими положениями братию.

Был однажды и районный прокурор. Уставшие охотники мыли ноги в ледяной воде ручья, потом долго чаевничали перед тем, как перейти к вареной гусятине и «Старке». Федор по долгу гостеприимного хозяина принимал участие в беседе, выпил и «Старки». Прокурор все присматривался к нему, потом спросил:

— Что же ты, Кокорин, себе второе заключение устраиваешь? Каждый человек на счету, самолетами из Москвы людей везем, а вы здесь как улитки, только для собственной раковины живете.

— Я здесь нервную систему лечу, — сказал Федор.

— Я, Кокорин, все понимаю. Когда ты эту свою нервную систему вылечишь, приходи ко мне. Будешь работать. Никто на тебя покоситься не посмеет, ибо ты свое отбыл.

— Были в колонии, которые пробовали покоситься, — усмехнулся Федор.

Идти к прокурору, конечно, Федор не мог. Не позволяла застарелая лагерная гордость. Но когда прошел слух, что невдалеке от них организуется рыбачья бригада, Федор после долгого раздумья сказал:

— Надо попробовать.

— Я согласен, — сказал тогда Глухой.

Вслед за ледяными дождичками в июле пошел снег. Снег сыпал с темного неба громадными мокрыми хлопьями безостановочно день и ночь. Среди всеобщей белизны чернильной лентой выделялся Китам.

Все в это время сидели в избушке. Дед, который начал прихварывать, засел в своем домике и даже не выходил по вечерам.

— Для тех, кто первый раз в тундре, самое время гибнуть, — сказал Братка. — Уйдут от дома в одних курточках на «молниях», а тут снег. Бывает, по метру в это время наваливает.

Все молчали, отдавая дань Браткину опыту, и только Славка Бенд в тишине нервно барабанил пальцами по подоконнику.

— Сидим, — сказал он. — Время идет. Рыба идет. Ловить надо. Сдавать.

— Мы все, Славка, сюда не за цветочками приехали, — сказал Муханов. — Чего попусту слова тратишь?

— В такое время, — убежденно продолжал Братка, — лучше всего выпить спирту, хорошо поесть и лечь спать. И наутро будет хорошая погода. Это я вам точнее радио говорю.

Все оживились, ибо идея понравилась. Братку и решили послать в поселок, как человека, знакомого с обстановкой, что при «сухом законе» небесполезно. Решили, что он получит из причитающихся денег рублей сто, купит спирту, папирос, разные там консервы побаловаться.

— Доверенность надо написать, — сказал Санька. — Не дадут одному без доверенности.

— Это в Москве у вас на каждом шагу доверенности, а меня здесь любой знает, — ответил обиженно Братка.

— Я с тобой, — вдруг сказал Федор. — Интересно мне кое-что.

— Не доверя-яешь все-таки, Оспатый? — усмехнулся Славка.

…Они вернулись через три часа. Федор кинул пустой рюкзак на пол и сел на койку. Братка в сенях отряхивал снег.

— Не выгорело? — упавшим голосом спросил Муханов.

— Хуже, — ответил Федор. — Денег нет.

— То есть как нет? — недоверчиво спросил Муханов.

— А так, все наши тонны деду пошли.

— Как деду? Почему деду? — заговорил Славка.

— По документам. Амортизация лично ему принадлежащих сетей по договору. И по тому же договору гарантированная зарплата — по 300 рублей в месяц — с марта, как бригадиру-инструктору перечислена на дедов счет в районной сберкассе.

— Так, — ошалело сказал Славка. — Так.

— Все именно так. Штемпеля, печати. Большой законник наш дед.

— Первый раз. За десять лет. Поверил, — сказал в тишине Славка от своего окна. — Ну, дед, держись!

— Сядь, — сказал Федор.

Славка сел.

— У него, гада, там где-то взрывчатка есть, — сквозь зубы сказал Муханов. — Заложу сейчас под койку, от избы ничего не останется. Идем, Федор?

— Мелкий вор, гнида, все по закону сделал, — с горьким презрением сказал Федор, — много видал я таких и об этого ни рук, ни глаз пачкать не хочу.

Муханов вышел. Санька кинулся вслед за ним.

Перед дедовой избой лежал девственно чистый снег, Муханов пропахал его сапогами и дернул дверь так, что чуть не отскочила ручка.

Крохотное оконце в дедовой избе едва пропускало свет. Он лежал на койке, и белая его голова выделялась на фоне темной подушки.

— Дед, — сказал Муханов, — мы в правлении были. Ты что же, а, дед?

— Плохо мне, ребята, — прошелестел дед. — Совсем плохо.

— Ты про деньги скажи. Про рыбу.

— Вот здесь, — дед поцарапал слабой ручкой где-то около живота, — вот здесь совсем плохо.

— Прикидываешься, старая выжига, — сказал Муханов.

— Врача бы, врача, а, ребята?

— Лежи, дед, — беспощадно сказал Муханов. — А сети твои мы заберем.

— Неправильный ты, Коля, неправильный, — прошелестел дед. — Дерутся ведь сети, портятся, а они денег стоят. Больших денег. Я, может быть, всю жизнь собирал эти сети. И вот: новая река, сам хозяин. Последний раз хотел половить на новой реке, и все. Дом у меня хороший… Врача бы…

— Ладно, — сказал Муханов. — Очнешься, поговорим. А сети твои — прощай…

Два дня дед лежал в своей избушке, и только Муханов упомянул о нем:

— Прикидывается, сволочь, на жалость.

На третий день дед выполз на порог и спросил:

— Ребята, вы звери, что ли? Помираю.

— Толька, иди в поселок, вызывай вертолет, — сказал Федор.

Толи к кинулся в избушку и выскочил оттуда с двустволкой.

— Оставь ружье, — рявкнул Федор, и Толик, прислонив дробовик к завалинке, как пришпоренный, рванул по кочкам.

Вертолет прилетел. Врач, пощупал дедов живот и быстро приказал нести носилки. На носилках дед смотрел в серое небо и тихо постанывал. Он исчез в железном грохочущем брюхе Ми-4. Исчез навсегда.

Два известия пришли на почту Нового Усть-Китама. Письмо от деда. «Положили меня, ребята, в больницу. Будет операция. Давно у меня уже язва желудка. Думал, долго с ней проживу, а врач хочет резать. Поругались мы все немного, но приеду и уладим миром. Все надо миром улаживать. Пуще всего берегите снасть. А я постараюсь скорее…»

Далее следовала длинная инструкция, как хранить и сушить сети, адресованная Глухому. Вторым была справка из больницы. «В результате нарушения больничного режима больной Мятлев Дмитрий Егорович 62 лет скончался от воспаления послеоперационного шва в брюшной полости». Была еще приписка: «Дед-то ваш будто золото закопал, все рвался. Обманул врачей, начал выписываться досрочно. Я его коешный сосед».