Олег Куваев - Через триста лет после радуги

— К экзаменам готовлюсь. Вот посмотри картинки. — Саша вытащил из-под груды учебников книжку Д. Ливингстона «Путешествия по Южной Африке».

…Они лежали на берегу, занятые каждый своим делом. Колька Силима сосредоточенно листал книжку, разглядывая заставки и рисунки со сценами африканской жизни.

— Момко! — заорал вдруг Колька Силима, тыча пальцем в рисунок гиппопотама, высунувшего пучеглазую морду из экваториальных вод.

— Рискуешь, Иван Никодимыч.

— А ты бы на моем месте не рисковал?

Трое мужчин сидели в увешанной спортивными плакатами комнате. Три видавших виды спортивных бойца со значками заслуженных мастеров спорта, теперь уже седоголовых и грузных. На плакатах мчались по склонам коричневые горнолыжники, девицы в купальниках стояли на берегах неизвестных вод и улыбались изящные теннисистки.

— И все-таки риск.

— Ивакина надо оставить в сборной. Настаиваю, — сказал Никодимыч.

Один из мужчин повертел в руках листок бумаги.

— Вычеркнул я его. Вычеркнул сразу, как получил телеграмму.

— Значит, впиши. Под номером первым.

— Так прямо первым?

— До закрытия сезона три месяца. Я его подыму. К соревнованиям на приз закрытия сезона будет Ивакин.

— А если не сможет?

— Близорук ты, Федор Панкратьич. Кто Ивакин? Будущий чемпион Союза. А может, и больше. Не одни австрийцы умеют. Чемпионов надо растить. А как? Сами знаете!

Двое мужчин переглянулись. Кивнули друг другу. Сидевший за столом взял авторучку.

— Итак, оставляем Ивакина в сборной. Чемпионов надо растить, а, товарищи?

— Я не кончил еще, — нахмурился Никодимыч. — Что у тебя из хороших лыж есть в заначке? Стимул парню нужен.

— Есть одна пара, — уклончиво сказал человек за столом. — Я ее обещал, Никодимыч. «Белые звезды» все-таки.

— Кому?

— Полезному человеку. Стадион начинаем строить. Его подпись из главных.

— Перебьется, — решил Никодимыч, — Дашь ему польские «Металлы». Крепления сам поставлю. Пиши записку на эту пару.

Мужчина глянул на Никодимыча, взъерошено и твердо взиравшего на него, и вдруг засмеялся. Засмеялся и Никодимыч.

— Золото парень, — растроганно говорил Никодимыч. — Мышечная реакция как у зверя. А умница! Я его бред трое суток слушал. Словно книжку читал. И все про эту самую птицу. Капитаны там у него, елки зеленые, священник какой-то, птица неизвестной породы… И все так печально… Значит, что? Значит, мечта в голове. Быть ему чемпионом. Пиши записку.

По белому больничному коридору шла девушка, постукивая каблуками, посматривая кругом с беспечной снисходительной полуулыбкой. Коридор был пуст. И она шла, высокая, тонкая, и казалось, что в пустоте этой позади остается легкий звон, как от прикосновения к натянутой до предела струне. Она на ходу сияла больничный халат, перекинула через руку. Тотчас же, точно этого ждали, сбоку открылась белая дверь, и оттуда выглянул молодой «очкарик» в докторской шапочке.

— Нехорошо, — шепотом сказал он.

— Что именно?

— Халат снимать нехорошо. Бактерии, знаете, вирусы.

— Нет на мне никаких бактерий.

— Помилуй бог! — в комическом ужасе сказал «очкарик». — Я не о больных, я о вас беспокоюсь.

Никодимыч сидел рядом с койкой Сашки Ивакина. Сашка не мог поворачивать голову в своем гипсовом «скафандре» и только изредка скашивал на тренера глаза.

Тренер натужно изображал беззаботный тон.

— Залег ты, Саня, не вовремя. А я тебе сюрприз приготовил.

Тренер исчез, но тут же появился снова, торжественный и загадочный. В руках у него рояльным лаком, отсветом клейм и надписей сверкали горные лыжи.

— «Белые звезды»! — в священном благоговении воскликнул Сашка.

— Они! — довольно кивнул Никодимыч. — Отбил, понимаешь, в рукопашном бою. Тони Зайлер сказал о них, что…

— На склон бы сейчас. «Белые звезды»… — мечтательно перебил Сашка.

— Под твой вес. Под твой рост. Поставлю тебе на них собственные крепления — «неваду». Чтобы ты больше так глупо не падал.

Дверь тихонько открылась, и Лена просунула голову в комнату. Она на мгновение смутилась, увидев Никодимыча, но тут же освоилась:

— Гипс. Лак. Шрамы и клейма. Какой кадр пропадает!

— Привет, Ленка! — счастливым голосом сказал Сашка.

Она не ответила. Прошла в палату, кинула на спинку стула халат и села, поглядывая на Сашку и Никодимыча.

— С лекций удрала? — спросил Сашка.

— Удрала. А покурить тут нельзя у тебя? Ужас как покурить хочется.

— Нельзя, — пробурчал Никодимыч, скрепляя ремнями лыжи. — Нечего тут раскуривать. На скользящей у них, Саня, между прочим, тефлон стоит. Для влажного снега очень хорош. Как раз для апреля.

— Апреля? — недоуменно переспросил Сашка.

— К апрелю ты должен быть на ногах. Приз закрытия сезона.

— Он встанет, — сказала Лена. — Достаточно посмотреть на его портрет в «Советском спорте», чтобы понять: Ивакин встанет и будет в этих…

— Хибинах, — .сказал Сашка. — Там приз закрытия.

— Я ушел. И не курить тут. Категорически. — Никодимыч покосился на сумочку Лены и вышел.

— Яблоко хочешь? — спросила Лена.

— Жевать-то нельзя. Меня бульончиком. Через трубочку кормят.

— Смотри, какое яблоко. — Лена вынула из сумки огромное яркое яблоко, земной, насыщенный жизнью плод. Она подняла его и крутнула за ножку. Луч света упал на яблоко, и оно засветилось.

— Как солнышко. Хочешь, повешу на ниточке?

Сашка засмеялся.

— Вы что, с Никодимычем сговорились? Он лыжи несет, ты яблоко демонстрируешь…

— Это называется психотерапия, Санька, — сказала ему Лена. — Чтобы ты не точил душу печалью, а помнил…

— Что помнил?

— Про радости жизни. Про яблоки. Про меня. Ну и, конечно, про радость борьбы и всяких побед. Это уж Никодимыч твой обеспечивает.

— Слушай, Ленка, зайди в общагу. Там под койкой у меня чемодан. А в чемодане папка. А в папке…

— Дневник Шаваносова, — досказала Лена, — который ты выучил наизусть еще в детстве. Принести сюда?

— Принеси, пожалуйста. Мне без него не хватает чего-то. Стимула какого-то не хватает. Без него ребра могут не так срастись. И вообще…

Это была та самая тетрадь, которую много лет назад Валька Сонный принес в пахнувший сеном сарай. Сашка никогда не задумывался над тем, какую роль сыграл или сыграет в его жизни тот прохладный весенний вечер. Свет закатного солнца, падавший сквозь дырки в крыше сарая, запах сена, ощущение легкой тревоги, которое всегда бывает весной, и эти записи старомодным почерком, и эти зеленоватые чернила, которые не выцветают. На обложке еще сохранилось пятнышко, там, где капнуло со свечки. Тогда они спрятали дневник рядом с «Путешествиями по Южной Африке», а на другой день нахлынули события: Валька неожиданно укатил к отцу, полковнику авиации, который продолжал службу в каком-то городе побежденной Германии.