Елена Макарова - Вечный сдвиг. Повести и рассказы

В антракте Виктор Исаакович подкатил к столику и предложил проехаться в «местечко по женской части». Это уж было ни в какие ворота, а пощечина моральному облику Семена Харитоновича, ведь именно борясь за моральный облик наших солдат, он едва не угодил под трибунал, сняв, в буквальном смысле, нашего сержанта с ихней немки.

Потом, когда в школе искусств разразился скандал и дело дошло до комиссии партконтроля, он не стал защищать Смородницкого, потому что явился очевидцем морального разложения в ресторане «Былина».

В остальном же, кроме сильного интереса к слабому полу, десятилетняя деятельность директора была безупречной. На базе школы искусств он создал студию эстетического воспитания для самых маленьких граждан города, организовал отделения художественное и хореографическое, проводил музыкальные фестивали и концерты в зале с отличной акустикой, а также организовал бесплатный хор из горкомовских работников, которым сам дирижировал.

Новый директор, присланный сверху, споил тихого завхоза и шумных баянистов, упразднил с позволения Хорунжего маленьких граждан и, чтобы никогда они здесь больше не учились, велел снять с фасада табличку «Студия эстетического воспитания» и чеканку в виде парящей женщины с лирой в руке.

«Неурядицы пройдут, а здание останется, и есть в нем мои кирпичики», – думал Семен Харитонович о положительном, а одно положительное магнитом притягивает к себе другое. Как-то пожаловалась ему одна старушка из деревянного дома, что мыться негде, и он пошел к Хорунжему, – дорога протоптана, – и снова долго говорил о санитарии и гигиене, помянул военные годы, когда вши были народным бедствием, – негоже нашему городу скатиться на старые рельсы. И пожалуйста, неподалеку от станции выросла баня с парилкой и со всем, что положено. Сам Семен Харитонович был только на открытии, у него-то все удобства под боком. Еще по его предложению местную газету «Ленинец» стали печатать офсетом, с синими заголовками по будням и красными – по воскресеньям и праздникам.

Что еще сделал он для процветания города? Да все. Он для этого процветания и жил.

Переместившись на другой конец скамьи, где клены не затеняют вида, он взглянул окрест: к красной школе искусств пристроили желтое здание исполкома, горком выкрасили суриком, – хорошо. И даже в том, что Виктор Исаакович сочиняет еврейские мелодии, Семену Харитоновичу не виделось особенной беды. Ведь и еврейские, и казахские, и татарские – это общая музыка нашей многонациональной родины, и пусть она звучит, заглушает металлистов-империалистов, рокеров и брейкеров, пусть в ней потонут алкоголики, наркоманы, тунеядцы, насильники и грабители, – уйдут на дно, чтобы не портить общего вида.

Будучи в состоянии возвышенном, Семен Харитонович не заметил, как кто-то увел палку, любимую палку с инкрустированным набалдашником, к тому же необходимую совершенно. Семен Харитонович заглянул под скамью, осмотрел вокруг, но ни палки, ни хулигана, это сделавшего, не обнаружил.

– Дяденька, вашу палку школьник унес, – донеслось из-за спины.

Семен Харитонович взглянул на маленького следопыта с октябрятской звездочкой на форменном пиджаке.

– А ты не знаешь, случайно, из какого он класса?

– Может из пятого или шестого, сбегать?

– Где тебе за таким долдоном угнаться, – вздохнул Семен Харитонович и омрачился.

Стал думать исключительно о плохом: молодежь без идеалов, хамство в торговле, воровство на заводах и предприятиях, – все, чего ни коснись, виделось в черном свете. «Куда мы двинемся с таким эшелоном, – качал головой Семен Харитонович, – хоть в доску расшибись, а всегда найдется негодяй и всех уведет не туда».

Зря он оттолкнул доброго октябренка. Наказанный за антипедагогический поступок, он ждал человеческой помощи, – вот появится на горизонте знакомый и поможет дойти до дому. И знакомый появился. Виктор Исаакович. Он шел мимо школы искусств, отвернув от нее взгляд. Седой, с белой щеткой усов вдоль верхней губы, а не, как раньше было, только под носом. Шел он медленно, по привычке животом вперед, только живота теперь у него не было.

Семен Харитонович окликнул Виктора Исааковича, но тот его не узнал и долго смотрел недоверчиво, но потом обрадовался, расхохотался, и хохотал аж прямо до слез.

– Шалом, – произнес он, утирая слезы краем ладони, и Семену Харитоновичу это не понравилось, потому что свое происхождение он, по известным причинам, скрывал, из Хаимовича переделался в Харитоновича, а фамилия у него была нейтральная, Харитонов.

– Закончил сегодня симфоническую поэму, – сообщил Виктор Исаакович. – Там есть гениальная находка, контрапункт в финале, как в двадцати четырех прелюдиях Шопена, но не пьяно, а такая модуляция ехидненькая, – ти-тата, ту-руру, бемс!

– В школу не заглядывали? – Семен Харитонович попытался свернуть на общую тему, в музыке он, как говорится, не копенгаген, и к тому же Виктор Исаакович очень шумел, привлекая внимание прохожих.

На этот вопрос Виктор Исаакович вобрал в себя живот, затянул ремень потуже и смачно плюнул прямо около деревянной ноги Семена Харитоновича.

– А материально как вы теперь? – не обращая внимания на плевок, поинтересовался Семен Харитонович.

– Материально я теперь псих, получаю вторую группу и все пишу, пишу, – я полон звуками, пением, плясками, – живу наполненно и не ползаю в ногах у бюстов Хорунжих. И какое это ни с чем не сравнимое наслаждение – просто так, ни для кого, сочинять, петь, плясать…

– Но это же эгоизм высшей пробы, – не согласился Семен Харитонович, – ничего и ни для кого!

Виктор Исаакович тесней подсел к Семену Харитоновичу и, положив руку на деревянное несгибаемое колено, сообщил:

– Никому ничего не надо. Мы все страшно заблуждаемся. Вот я был директором – Бог и Червь, снизу арфы и гусли, щипковые, – ущипнул он Семена Харитоновича за брючину и, нащупав твердое, стукнул по нему кулаком. – Бам-бам-бам – вступают барабаны, но их заглушают литавры. – Виктор Исаакович поднял руки, оставив в покое ногу Семена Харитоновича, и принялся хлопать в ладоши, – они оглушительно звенят – дзинь – пауза – дзинь – пауза – и – дзинь-дзинь-дзынь-дзынь-дзынь!

Семен Харитонович отодвинулся от Виктора Исааковича, сделал вид, что к нему пристал случайный прохожий, – бывает же так, присядет кто-нибудь рядом и как начнет…

– Потише, пожалуйста, – попросил Семен Харитонович, – на вас люди смотрят.

Но людей не было, и Виктор Исаакович, направив на Семена Харитоновича дула черных глаз, вскричал:

– Ребенком я мечтал играть на пианино! А у нас не было. И я просился в гости к тете. Меня приводили, я устраивался за инструмент, и громко играл. – Виктор Исаакович нажал пальцами на воображаемые клавиши и заорал на всю ивановскую: – А тетя просила: «Витенька, майн кинд, как ты хорошо играешь, только перенеси табуретку вон туда и играй с правой стороны». Чтоб не слышно было, – пояснил Виктор Исаакович нормальным голосом, и у Семена Харитоновича отлегло от души. – Пай-мальчик, вундеркинд, я так и играл справа, пока не разъярился и не перешел на басы, я играл так, что фанера сотрясалась и чужих барабанов не было слышно. Так я стал невменяемым членом союза Композиторов.