Елена Макарова - Вечный сдвиг. Повести и рассказы

Виктор Исаакович расплакался. Семен Харитонович положил руку на дрожащее плечо невменяемого члена и без ноты осуждения, дабы не вызвать волну огульной, безадресной критики, объяснил положение вещей:

– Какой-то сорванец умыкнул мою палку, а мне, чтобы встать, нужна опора.

Виктор Исаакович помог Семену Харитоновичу подняться со скамейки, подставил плечо, и они двинулись мимо избушки, Бабы Яги, Машеньки с медведем и сучковатым лешим.

– Гад Хорунжий, подонок из подонков, – плюнул Виктор Исаакович в лешего, – все он, гад, подстроил. Хотел свою дочь Хорунжую с завуча до директора поднять, меня уволил, а ее не поднял – прислали из области хоровика, а тот с ней шашни завел, с кенгуру этой австралийской, – и тут Виктор Исаакович высвободил плечо из-под руки Семена Харитоновича и подпрыгнул, сомкнув колени. Семен же Харитонович брякнулся на плиту в честь будущего установления памятника к шестидесятилетию советской власти. Острый ее край врезался в зад – находиться в таком положении было со всех точек зрения крайне неудобно. Именно в таком положении Виктор Исаакович его и покинул. Пошел за билетами в кино, то ли на «Вкус черешни», то ли на «Запах вишни», то ли на «Цвет граната», что-то фруктовое.

Семен Харитонович ждал Виктора Исааковича в мучительной позе. Тот же, купив билет и выйдя из кассы, заметил человека, сидящего на плите в честь установления будущего памятника, и решил пожать его мужественную руку.

– Героям плевать на святыни, – поприветствовал он Семена Харитоновича, поначалу его не узнав, но когда узнал, еще больше обрадовался и, сев рядом, стал теснить Семена Харитоновича с плиты. У Семена Харитоновича уже дрожали губы, сколько можно издеваться над инвалидом. Правда, стараниями Хорунжего Виктор Исаакович тоже стал инвалидом, только психическим.

– А вы не опоздаете на сеанс?

– Нет. Я люблю приходить к развязке. И угадывать, с чего началось.

– Может, вы до фильма отведете меня домой?

– Какой разговор, майн кинд, – всплеснул руками Виктор Исаакович.

– Если мы будем идти не останавливаясь, вы опоздаете только на журнал, – заметил Семен Харитонович. – Чтобы не вышло, как с кенгуру…

– Кенгуру?! Да разве это кенгуру?! Блудливая козочка ваша Хорунжая. А журналы я не переношу органически, особенно «Фитиль», – и Виктор Исаакович запел мелодию «Фитиля», задорную, но в конце с сильным стуком. Семен Харитонович ждал стука, но Виктор Исаакович сдержался. – Чтобы как-то замять скандал с Хорунжей, хоровика отозвали в министерство культуры на повышение, а сверху спустили не музыканта, а чиновника отдела внешних сношений . Так начался последний акт советской трагикомедии, которую я непременно сыграю перед вами в лицах, как только вы прекратите держать меня за плечо. – Семен Харитонович объяснил, что делает это по физической необходимости, и Виктор Исаакович смирился, пусть хоть он держится, раз все и так летит в тартарары. – Теперь это не школа искусств, а бордель. А б… я не терплю, хоть и ценю профессиональную отдачу.

Семен Харитонович слушал скабрезности молча, понимая, что в Викторе Исааковиче говорит обида психически неполноценного, который личное ставит выше общественного.

Виктор Исаакович довел Семена Харитоновича до подъезда серой блочной девятиэтажки. На лавочке сидел пионер, упершись подбородком в набалдашник палки.

– Ты еще дразнить меня вздумал! – вскричал Семен Харитонович, – носишь галстук и позволяешь себе издеваться над ветераном! На этом галстуке кровь наших отцов и дедов!

– Вы бы на Петьку из шестого «б» кричали, – сказал пионер, – это он украл. А я принес.

– Как же ты узнал, где я живу? – Семен Харитонович принял палку из рук хорошего пионера, которого по ошибке принял за плохого.

– Вы выступали в клубе юного бойца и все время этой палкой размахивали.

– Да, есть у меня такая привычка… Когда вспоминаешь войну, волнуешься, ведь все это так и было: тревога, ночью, боевая, все в строй, враг затих, но не дремлет, он здесь, за нашей спиной, – и Семен Харитонович случайно ткнул набалдашником в бок Виктору Исааковичу, – мы отступаем на передовую, и тут Колька Минин как закричит: «Вперед! За Родину, за Сталина!» – он у нас заводила, – и мы несемся в ночи, рвутся мины под ногами… – Семен Харитонович пригнулся, заслоняясь от возможного осколка, – когда рвутся мины, осколки, как бенгальские огни, разлетаются… А Петьке я уши надеру, так ему и передай, – заключил Семен Харитонович, применив прием внезапной перемены темы, отработанный на Хорунжем.

– А я и есть Петька! На-ка, дед, надери уши, догоняй!

– Отважный пионер, – ухмыльнулся Виктор Исаакович вслед убегающему Петьке, – а вы перед ним спектакль разыгрываете, ах, как все это ужасно, ведь они протухли с головы!

– А вы перед кем спектакли ваши закатывали, – рассердился Семен Харитонович, ощутив теперь свою полную независимость от невменяемого члена союза композиторов. – Я бы на вашем месте помолчал. Не надо строить на личных обидах неприглядную картину общей жизни.

В ответ на это Виктор Исаакович приставил к ушам большие пальцы и помахал кистями в воздухе.

– Идите в кино, – возвысил голос Семен Харитонович, и Виктор Исаакович ушел, то ли на вкус вишни, то ли на запах черешни, то ли на цвет граната, а Семен Харитонович буквально рухнул на лавку перед подъездом и ни о чем думать уже не стал – ни о хорошем, ни о плохом, ни о победах, ни о поражениях, – надо уметь отделять случайное от закономерного, и тогда мелкие обиды никогда не вырастут в общее недовольство нашей прекрасной жизнью. Иначе заделаешься психом, как Виктор Исаакович.

Жду. Звоню. Набираю по привычке свой номер. Москва не отвечает. Почту проверяю. Три раза в день. Хотя приносят один. В гостиницах смотрю в ячейку для ключа – нет ли там записки. Где она? Она должна объявиться. Временами принимаю кого-то за нее. Выходит или хорошо, или нехорошо. Слезы, обиды, ссоры. Из-за ошибки. Сознательной. Иногда от ожидания начинает стучать в висках. Чаще всего в гостиницах. Где тебе предоставлена полная свобода. Свобода инкогнито.

Повалил снег. Большими хлопьями. Доктор Кронберг смотрит в окно. Студенты с факелами и плакатами ходят вокруг местной достопримечательности – церкви одиннадцатого века. Демонстрация организована мэром города в память о Хрустальной ночи.

Мэр города ждет доктора Кронберга в Гранд-Отеле. Крутится-вертится, кивает всем подряд. Доктор Кронберг извиняется за опоздание. Он еле пробился сквозь толпу демонстрантов.

Меню занимает полстола, и в нем – все про гуся. Праздник Святого Мартина. Жили у бабуси два веселых гуся.