Александр Климай - Наташа. Новая повесть о Ходже Насреддине

Восклицание Насреддина: «За что меня бьют?!» — было услышано двумя людьми, то есть мы хотим сказать, что слышали его все, кто находился здесь и не был к тому же глух. Но именно эти двое сыграли выдающуюся роль в том, что спина и попка Ходжи остались в более или менее нетронутом виде. Только две красные полосы от ударов плетью, которая успела опуститься на нашего героя, указывали на то, что жизнь — зебра, состоящая поочередно из темных и светлых полос. Что касается Насреддина, то у него после второго удара начиналась светлая полоска…

Первым, отдадим должное преклонному возрасту Шир-Мамеда, Ходжу узнал именно гончар. Он изумился и, обомлев, лишился дара речи. Старик резко выпрямился — это было единственное, чем он мог выразить свой протест. И не миновать бы гончару такого же наказания, если бы не тот… второй человек, которым оказался принц Мухаммед. Узнав мальчика, он попросил эмира остановить порку, и несравненный соблаговолил кивнуть. Плеть перестала мелькать в воздухе, и все еще не пришедший в себя гончар медленно присел то ли от страха, то ли от потери душевных сил.

А Ходжу вновь подхватили воины, но на этот раз не так грубо, и доставили… Насреддин не верил своим глазам — прямо к трону эмира Бухарского:

— Ты не ошибаешься? — услышал мальчик вопрос властителя и законодателя. Он открыл глаза и увидел, как сидевший рядом с эмиром богато разодетый мужчина кивнул головой:

— Уверен, это он.

В ту же секунду Ходжа узнал человека, которого спас ночью. Мальчик растерялся, не зная, радоваться ему или плакать, слишком быстро менялись события.

— Вчера ты заработал награду, — негромко произнес принц, — а сегодня заслуживаешь наказания… Но сейчас нам не до тебя — уйди с глаз наших. — Он кивнул стражнику, и Насреддин, словно подхваченный ветром, очутился среди собравшихся людей.

Ударили барабаны, проход, образовавшийся перед воинами, вновь сомкнулся, и Ходжа, кроме неба над головой и полосатых халатов перед глазами, снова ничего не видел, впрочем… недалеко стоял другой верблюд…

Любознательность Насреддина не имела границ, поэтому, пробравшись к животному, он осуществил то, что хотел сделать первоначально, а именно — взобраться к нему на спину. Устроившись между двумя горбами, мальчик победно осмотрелся. На Ходжу никто не обращал внимания — все были заняты зрелищем предстоящей казни.

Мы хотели сказать почти все, ибо один чудак в до боли знакомом халате настойчиво пробирался к верблюду… Если уж быть совсем справедливым, то нужно заметить, что интересовало его не животное, а тот, кто только что на него взгромоздился.

— Ата, — прошептал сорванец и медленно сполз вниз. — Он, конечно, видел все! — Ходжа зажмурился и, поняв, что заслуженной порки ему сегодня не миновать, решил отдалить это мероприятие на более позднее время.

Оказавшись на земле, он устремился в противоположную от гончара сторону. Выбравшись из людского моря, Насреддин дал такого стрекача, что с трудом можно было рассмотреть, какого же цвета у него пятки. Примчавшись домой, он сообщил матери, что заболел, и юркнул с головой в постель.

Встревоженная, апа все же добралась до его лба, но не обнаружила ни жара, ни каких бы то ни было других признаков болезни. А вернувшийся через час супруг открыл ей причину очередного недомогания Насреддина…

Две недели Ходже было запрещено выходить на улицу, но играть с друзьями ему не возбранялось, и поэтому они, пользуясь своим правом, почти не покидали Насреддина днем, беспрестанно шушукаясь в глубине двора. О многом ими было говорено-переговорено, но о своем приключении в арыке Ходжа так ничего и не рассказывал. Он дал слово молчать и сдерживал его. С родителями же он поделился секретом и не жалел об этом — он знал, что они дадут мудрый совет и поддержат его.

После случившегося с сыном на площади Шир-Мамед и сам несколько дней не показывал носа из дому — он боялся шпионов, которые, по его разумению, выследили, где живет мальчик по имени Ходжа, и ждал, что за ним вот-вот придут. Но пролетела неделя, а в его калитку вбегали только друзья-мальчишки, да иногда заглядывали соседи, которых беспокоило исчезновение старика. Наконец, гончару и самому надоело это затворничество, и он решил:

— Лучше, чем на базаре, я нигде не узнаю, что творится в нашей благословенной Бухаре…

Притащив для продажи целый воз кувшинов и горшков, Шир-Мамед целый день внимательно слушал, о чем говорят соседи. Лишь изредка он позволял себе вставить отдельные короткие высказывания. Просидев допоздна, он так и не узнал ничего нового из того, что его интересовало. Возвращаясь домой, гончар с облегчением подумал: «Кто мы такие, чтобы нами интересовался принц Мухаммед?! Ну и что из того, что Ходжа спас его?! Благодарю Аллаха, — Шир-Мамед молитвенно сложил руки, — что он остановил на площади эту порку и что принц не преследует моего сына…».

Пошептавшись со старухой, гончар заявил Ходже:

— Еще неделю посидишь дома, а ко дворцу эмира я тебе запрещаю приближаться три года!

Насреддин насупился и чуть слышно ответил:

— Ладно, ата.

Старики не сомневались — так и будет. Время затворничества тянулось медленно, но и ему пришел конец. И сразу полосатый халат Насреддина замелькал по переулкам города.

Ватага мальчишек мчалась к базару. За пазухой Ходжи было спрятано что-то тяжелое и объемное, и поэтому он бежал медленнее всех.

— Давай мне! — крикнул Ибрагим.

— Нет! Я сам донесу, — приостанавливаясь и обхватив поудобнее скульптуру купца Абдурахмана, ответил Насреддин.

Наконец ребята благополучно достигли базара и самого фруктового ряда, к которому стремились. Среди общего гомона мальчишки услышали и зычный голос толстяка:

— Подходи, подходи! Самые спелые арбузы и дыни в Бухаре!..

Его призыв потонул в десятке других, но ребята безошибочно вышли к палатке Абдурахмана. Их месть заключалась в том, что кто-нибудь должен был незаметно под самым носом у купца поставить перед ним на прилавок фигурку, слепленную Ходжой. По плану скульптурку должен был подсунуть сам Насреддин, но в последний момент пострадавший выклянчил для себя это право. Несмотря на юный возраст, Рустам был шустрым парнем, но, очевидно, чем-то прогневил Аллаха, и в назидание за грехи Всевышний снова наказал его… Мальчишка ловко нырнул под прилавок и, вытащив глиняную фигурку, приготовился осуществить задуманное… Все бы было хорошо, да Рустама подвел собственный нос. То ли пылинка залетела в ноздрю, то ли какая-то лихорадка напала на сорванца, но он несколько раз от души чихнул. Прочистив дыхательные пути, Рустам, наконец, поставил фигурку на прилавок. А купец тем временем, привлеченный звонким чиханием, вытянул свою длинную шею, бросая взгляды то на «подарок», то на выглядывающего из-за доски Рустама.